Перед дверью Бадер мотнул головой, указывая на них.

«Эти люди не знали, что я прячусь у них в саду. Я попал сюда прошлой ночью через калитку в стене».

Немец вежливо ответил:

«Да, я понимаю».

У обочины стоял немецкий автомобиль. Когда они подошли, открылась задняя дверь, и из машины вышла блондинка в очках. Крайне удивленный, он узнал Элен из госпиталя. Автоматически Бадер сказал:

«Хэлло, Элен».

Однако она прошла мимо, глядя в землю.

Немцы привезли его в штаб в Сент-Омере. Там немецкий офицер начал допрос, но Бадер отказался отвечать. Затем в комнату принесли ящик с запасным протезом, что привело Бадера в совершенный восторг. Немцы, ухмыляясь, объяснили, что ящик был сброшен с парашютом вчера, и сфотографировали Бадера рядом с ним. Однако, к его крайнему возмущению, протез ему так и не отдали. Его провели по лестнице на второй этаж. И там произошло то, что впервые привело Бадера в настоящее бешенство. Когда он сел на кровать, рядом встал офицер с пистолетом. Он заставил Бадера закатать брюки и отстегнуть протезы. Солдат унес их прочь.

Бадер начал было возмущаться, однако офицер ответил, что у него приказ сверху. Двое часовых остались, остальные ушли, оставив его лежать в постели беспомощного, униженного и злого. Всю ночь двое часовых в полной форме и касках, с винтовками в руках караулили его. Было жарко, и Бадер попросил открыть окно, но вернулся офицер и запретил это делать, опять сославшись на «приказ сверху». Немцы не хотели дать ему даже тени шанса.

Бадер пролежал без сна всю ночь, так как часовые непрерывно кашляли и разговаривали. Лишь теперь он понял, что его предала Элен. В этом случае немцы должны все знать о мадам и старике. Ему стало плохо при мысли о том, что немцы могут сделать с ними. Однако при этом Бадер с каким-то сожалением вспоминал об Элен. Он решил, что ее запугали.

На следующее утро в штабе Истребительного Командования в кабинете Шолто Дугласа раздался телефонный звонок. Он снял трубку и узнал голос Уинстона Черчилля.

«Дуглас!»

«Да, сэр».

«Я узнал из газет, что вы устроили братание с противником, сбросив протез попавшему в плен летчику».

«Да, сэр, вы можете назвать это братанием. Однако мы сумели сбить 11 вражеских самолетов, потеряв всего 6 или 7 своих. Поэтому я надеюсь, что вы поймете — дело того стоило».

Ответом было невнятное хмыканье, и телефонную трубку повесили.

В Сент-Омере двое солдат понесли Бадера вниз по лестнице к санитарной машине, подняв на руки. Ему пришлось обхватить их за шеи. Еще один солдат нес его протезы, завернутые в одеяло. Уже в автомобиле Бадер узнал, что его отвезут в Брюссель, а оттуда поездом отправят в Германию. Это было самое безрадостное путешествие в его жизни. Машина мчалась по дорогам северной Франции под низкими тучами и проливным дождем. Немцы сидели молча. Бадер беспокоился о Хике и Люсиль и удивлялся, почему немцы выглядят такими тупоголовыми.

И вот наконец Брюссель. Повторилась та же церемония. Впереди шел офицер, двое солдат несли Бадера, а сзади шел третий с протезами. Люди оборачивались и смотрели на них, пока немцы несли Бадера через площадь в здание железнодорожного вокзала. Бадер буквально дымился от ярости, вызванной таким унижением.

Слава богу, сиденья в вагоне были мягкими. Он мрачно следил, как офицер укладывает его протезы на полку. Поезд дернулся и, грохоча на стрелках, понесся сквозь дождь. Они проехали Льеж и без всяких церемоний оказались в Германии. Бадер понадеялся, что ему вернут протезы, и сказал, что хочет в туалет. Увы! Часовой просто поднял его на руки и усадил на унитаз. Дверь немец не закрыл и даже положил руку на кобуру с пистолетом.

Бадер крикнул ему:

«Ты, глупый козел, какого черта? Я что, могу удрать отсюда?»

Однако часовой деревянным голосом ответил:

«Befehl ist Befehl!»

Вот так! Это было венцом унижений и глупости. На Бадера это подействовало даже больше, чем бомбежки и обстрелы. После этого он возненавидел немцев до глубины души.

Высоко над Сент-Омером 4 «мессера» отрезали Краули-Миллинга от крыла. Он выписывал самые отчаянные петли и виражи, но скорее стряхнул бы собственный хвост, чем одного из тех, кто на этом хвосте повис. Пушечная очередь прошила борт его кабины, разорвала трубки для подачи гликоля и разнесла инжектор. Летчика окутал белый дым, и мотор начал трястись, как в лихорадке. Стрелка указателя температуры стремительно пошла вверх, и через минуту мотор, чихнув в последний раз, остановился. Истребитель задрал хвост и устремился к земле. Краули-Миллинг сумел-таки посадить его на пшеничное поле. Сначала он попытался поджечь самолет, но потом увидел немцев, бегущих к месту посадки. Летчик поспешно нырнул в пшеницу, торопливо содрал с себя летный костюм и направился на юг. Он старательно прятался в кустах, когда мимо пролетали немецкие грузовики. За первый день Краули-Миллинг прошел 20 миль, и сумерки застали его возле небольшой фермы. Французы накормили его и уложили спать. Утром хозяин фермы увез его на мотоцикле. Пару дней Краули-Миллинг скрывался в Сент-Омере в доме сапожника Дитри, который был руководителем местной ячейки Сопротивления.

Дитри рассказал ему, что Бадера держат в местном госпитале, и изложил смелый план спасения подполковника. На санитарной машине двое французов в форме Люфтваффе с поддельными документами должны подъехать к госпиталю. Они должны вынести Бадера на носилках. После этого нужно радировать в Англию и ждать, пока ночью на секретный аэродром прилетит «Лизандер» и заберет их домой. Если французов поймают, их наверняка расстреляют. Краули-Миллинг предпочитает на «подземке» отправиться в Испанию или остаться и помочь?

На следующий день пришло сообщение, что немцы уже отправили Бадера в Германию. Через пару недель Краули-Миллинг отправился в рискованное путешествие на Пиренеи. Там его поймали франкисты и бросили в знаменитый концентрационный лагерь «Миранда». Там он едва не умер от голода, заболел тифом, чуть не ослеп. Позднее зрение вернулось, Краули-Миллинг вернулся в Англию и еще успел повоевать.

Во Франкфурт они приехали в полночь. Немцы внесли Бадера в автомобиль, и через полчаса они прибыли в Дулаг Люфт, центр допроса пленных летчиков. Два солдата Люфтваффе принесли Бадера в большое каменное здание, спустили по лестнице и усадили на скамейку в маленькой камере. Потом они раздели его и оставили голого в темноте.

Уставший до предела, он крепко уснул. Примерно в 8 утра пришел юркий маленький человечек в гражданском и громко сказал:

«Доброе утро!»

Зондерфюрер Эберхардт прекрасно говорил по-английски и держался подчеркнуто дружелюбно. Он протянул Бадеру анкету, чтобы тот ее заполнил. Это была стандартная фальшивка на бланке Красного Креста, которые обычно использовали немцы. Бадер посмотрел на вопросы.

«С какой базы вы вылетели?»

«Номер эскадрильи?»

«На каком самолете?»

Он аккуратно написал свое имя, звание и личный номер, после чего протянул анкету обратно. Эберхардт вежливо напомнил:

«Вы должны заполнить все графы. Это поможет Красному Кресту найти ваших родных и пересылать ваши письма. Это простая формальность, вы же знаете».

Бадер ответил:

«Это все, что вы получите. Я не придурок. А теперь, если вы не возражаете, я хотел бы принять ванну, побриться и получить свои протезы. Потом я бы позавтракал».

Эберхардт вышел, сказав, что позовет коменданта. Вместо него пришел высокий, симпатичный сухощавый офицер лет 45 и вежливо сказал:

«Доброе утро. Моя фамилия Румпель. Для вас война окончена, но давайте постараемся устроить вас поудобнее, насколько это возможно. В прошлую войну я сам был летчиком-истребителем, и для меня традиции воздушного братства, объединяющего всех пилотов, живы».

Бадер коротко ответил:

«Я не понимаю, о чем вы. Мы противники, и об этом нельзя забыть».