Индия отвела все армии, которые окружали Тибет, и сделала Тибет полностью независимым. Все было хорошо, прекрасно, но это была не политика. Китай сразу же вторгся в Тибет, и, как только Тибет был захвачен, Китай оказался на границах с Индией. Затем Китай, впервые в истории, вторгся в Индию.
Необходимо было как-то приблизиться к Далай-ламе, и не просто приблизиться: Гурджиев должен был настолько сблизиться с ним, чтобы ему удалось получить доступ к подземным библиотекам и полностью узнать многие вещи, о которых у него были недостаточные сведения.
Ему удалось это сделать через Россию, поскольку пробраться в Тибет можно было также через Россию. Он проник в Тибет под несколько измененной фамилией - Дорджеб, не Гурджиев. До сих пор сохранился документ, где указана фамилия Дорджеб. Он прибыл с удостоверением, выданным ему русским царем, в котором говорилось: «Мы посылаем Дорджеба, чтобы он стал наставником молодому Далай-ламе». Далай-лама был очень молод, ему было одиннадцать лет, и он нуждался в знаниях о внешнем мире.
Для Гурджиева это была двойная роль. Он сказал царю, что будет действовать в качестве его агента и сообщать всю интересующую его информацию. А его собственная цель состояла в том, чтобы все узнать об их религиозных обычаях. Царь не интересовался религией. Он сказал: «Это ваше дело, вы можете сами об этом позаботиться, но информация должна к нам поступать». С письмом царя он прибыл в Лхасу и стал учителем Далай-ламы.
Ему, как учителю, конечно, были предоставлены апартаменты во дворце Лхасы, и к нему относились должным образом как к учителю Далай-ламы. Он испробовал все способы и нашел методы и людей, которые помогли ему читать по-тибетски и переводить с тибетского.
Гурджиев проделал большую работу в Тибете, Индии, Египте и на Кавказе, чтобы найти оставшихся в живых людей, которые имели бы какое-нибудь переживание истины. Но все обнаруженные сведения были неполными. Он старался сделать из этих сведений систему, и одну систему он все-таки создал. Но он не был ни поэтом, ни ученым. Он не был писателем, он не был оратором; для всего этого у него не было времени. Всю свою жизнь он разыскивал людей, сближался с ними и старался убедить их рассказать ему об истине, рассказать о том, что они поняли за свою жизнь.
Гурджиев написал три книги, - при его жизни опубликована была только одна; его манера письма - просто кошмар. Я не думаю, что кто-нибудь, кто не такой сумасшедший как я, будет читать его книгу, Все и Вся. Да, это - все и вся! Но тысяча страниц этой книги... У него у самого было подозрение, сможет ли кто-нибудь понять ее или не сможет. А сколько времени ему понадобилось! Ему потребовались годы, чтобы написать ее, а манера его письма была также очень странной.
Он подолгу сидел в парижском кафе, куда входило и откуда выходило множество людей. Это был, действительно, метод. Если вы сидите в Гималаях и что-то пишете, в этом нет ничего особенного; это не говорит о том, что вы пишете с полной осознанностью. Вы могли бы заснуть, но все равно продолжать писать; вы могли бы мечтать и одновременно писать, - ведь там никто не мешает. А он все написал в различных парижских кафе, где много музыки, танцев, криков, разговоров, постоянно входят и выходят посетители... все кипит вокруг. А кафе, особенно в Париже, - это место, где встречаются художники и поэты, которые всегда шумно спорят. Он сидел в такой толпе и писал Все и Всё.
Это было частью метода Гурджиева. Его ученики говорили: «Вы можете найти более подходящее время - у вас есть хорошее место вне Парижа». Его коммуна находилась в прекрасном месте. «Там, в тишине, вы можете спокойно писать. Из коммуны вы будете приезжать сюда, чтобы посидеть в этих переполненных кафе, в которых прежде никто не писал книги; по крайней мере, религиозные книги никогда не писались в таких условиях». Но он продолжал писать там. Однажды, когда он написал одну главу, его ученики прочитали ее. Точнее сказать, один из учеников читал, а Гурджиев наблюдал за другими учениками, какое впечатление производит его книга, насколько она глубока... Ни одна книга не была написана в такой обстановке. Если бы они без затруднений все поняли, тогда Гурджиев переписал бы ее, так как это означало бы: «Если эти идиоты способны понять ее, значит она не стоит того, чтобы быть напечатанной». У него ушло двадцать или тридцать лет на непрерывную работу над книгой; после написания очередной главы он давал своим ученикам почитать ее, и опять, если кто-нибудь зевал или засыпал, это означало, что он должен переделать ее. Если книга вызывает зевоту и от нее клонит ко сну, то какой смысл писать ее? Все снова и снова, сотни раз он переписывал одну и ту же главу, и ученики уже устали каждый раз читать одну и ту же главу.
Таким способом он написал тысячу страниц, но все еще не был уверен, что кто-то поймет его книгу, поймет ее значимость. Поэтому он сказал издателю: «Первые сто страниц должны быть разрезаны, а оставшиеся девятьсот страниц должны остаться неразрезанными с припиской: "Вы можете прочитать сто страниц. Если вы все еще готовы читать дальше, можете разрезать оставшиеся страницы; в противном случае вы можете вернуть книгу и получить обратно свои деньги". Таким образом, первые сто страниц будут пробным образцом».
Хорошо известным фактом является то, что почти все его проданные книги были возвращены. Люди не смогли прочитать даже первые сто страниц. Издатель оказался в убытке, но проблемы не было: Гурджиев отдал ему деньги, поэтому проблемы не было; публикация книги была осуществлена за его счет. Он сказал: «Ничего с вами не поделаешь. Все, что вы потратили, вам возвратят, но теперь я знаю, какой должна быть моя книга. Если человек не смог осилить первые сто страниц, значит он не имеет соответствующей подготовки. Если после прочтения первых ста страниц он готов открыть оставшиеся девятьсот, хотя бы одну страницу, то значит книга не может быть возвращена».
И он оценивал книгу без всяких оснований - без системы, без оснований. На обложке цена не была проставлена: цена варьировалась в зависимости от покупателя. Эта была великая идея Гурджиева. С одного человека он требовал тысячу долларов; кому-то другому он отдавал ее бесплатно. Все зависело от покупателя - цена определялась не книгой.
У этого человека всегда были хорошие идеи. С человека, который с головой погружен в книгу, вы не должны требовать деньги. Книга должна быть отдана в подарок; он заслуживает ее. А с человека, имеющего слишком много денег и намеревающегося потратить их в Монте Карло или в каком-нибудь другом азартном месте, почему бы не потребовать десять тысяч долларов? А есть люди, которые приобретут ее только потому, что она стоит десять тысяч долларов; иначе это ниже их достоинства — книга не заслуживает их внимания.
Его ученики постоянно спрашивали: «Книги имеют цену; вы можете назначить любую цену. Но сейчас происходит странная вещь: вы сидите в книжном магазине и оцениваете покупателя. Вы продаете книгу или приобретаете покупателя? » А книга действительно написана в такой манере... Ни одна другая книга не была написана подобным образом, и я надеюсь, что ни одна книга не будет написана подобным образом.
Гурджиев изобретает странные слова, смешивая разные языки. Он знает многие языки, языки кочевников, у которых нет даже алфавита. Нельзя найти словари этих языков, так как эти языки не имеют словарей, они не имеют алфавита. Это диалекты, а не языки; на них только говорят. В его книге одно какое-нибудь слово не принадлежит одному языку: это слово принадлежит двум или трем языкам, соединенным воедино. А какое-нибудь длинное слово может представлять собой целое предложение - одно слово! Он действительно, насколько может, назначает вам цену — вашему терпению, вашему разуму, но если вы прочитываете всю книгу, это действительно окупается: вы начинаете постепенно привыкать к его почти немыслимым словам.
Когда вы встречаете их все снова и снова в разных местах книги, вы начинаете чувствовать их соответствующее значение. Пока вы, может быть, еще не способны сказать, что оно означает, но вы начинаете ощущать значение этого слова. А если вы прочитали всю книгу, то абсолютно уверены, что оно означает, хотя вы не в состоянии это выразить, так как вы руководствуетесь только своим внутренним ощущением. Основное усилие Гурджиев прилагает к тому, чтобы как-то обойти ваш разум. С помощью разума вы не в состоянии продвинуться дальше одного параграфа. Ваш разум говорит вам: «Остановись! Это - абсурд». С точки зрения разума это действительно абсурд.
