На меня Кэнди даже не взглянула.

— Здесь мы повернем, — сказала она, и мы пошли по левой стороне Атторней-стрит. Она была очень похожа на Ридж-стрит — те же крошащиеся трущобы, тот же дух безысходности. Как раз под уличным фонарем прочно опустился брюхом на землю «форд», которому было от силы несколько лет — на нем не осталось ни одного колеса. Фонарей на улице почти не было — следующий маячил где-то в конце квартала.

— У меня с собой денег немного, — намекнул я. Меньше полусотни баксов.

— Я же сказала, ты можешь заплатить мне позднее.

— Помню; но если это получится, денег может и не хватить.

Кэнди взглянула на меня; на ее лице появилось выражение боли.

— Ты думаешь, я делаю это из-за денег? Парень, я за полчаса смогла бы заработать их больше, чем в самом лучшем случае получу от тебя. Да мужики еще и улыбаться будут, давая мне их.

— Ну, как хочешь. Куда мы идем?

— В следующий квартал, сейчас увидишь. Помнишь, ты картинку показывал? Ее что, кто-то нарисовал?

— А что?

— Очень похоже. Даже глаза такие же. Парень, его глаза словно дырявят тебя насквозь, понимаешь?

Все это совершенно не нравилось мне, и, как только я вышел из бара, во мне возникло и начало расти чувство необъяснимой тревоги. Не знаю, что это было — то ли шестое чувство полицейского, то ли меня заразила своим беспокойством Кэнди. Но что бы это ни было, мне это совершенно не нравилось.

— Вот, — сказала Кэнди, взяв меня за руку. Я резко вырвал ее; она отшатнулась и недоуменно уставилась на меня: — Это что еще за дела, к тебе и прикоснуться нельзя?

— Куда мы идем?

— Вот сюда.

Мы стояли перед площадкой, на которой когда-то находился доходный дом. Она была окружена забором с натянутой поверху проволокой, однако кто-то проделал в нем дыру. Сквозь нее я смог рассмотреть выброшенную мебель — сгоревший диван и несколько выпотрошенных матрасов.

— Это задний двор одного из зданий соседнего квартала, — сообщила Кэнди полушепотом. — Пройти напрямик можно только здесь, с других улиц сюда попасть нельзя. Ты можешь жить в этом квартале и даже не подозревать об этом.

— А где же он?

— Обитает он как раз вон там. Смотри, парень, иди со мной и не отставай — ты в жизни не разыщешь вход, если я его тебе не покажу.

Некоторое время я постоял, прислушиваясь к доносившимся звукам. Даже не знаю, что я надеялся услышать. Кэнди пробралась сквозь отверстие в заборе, даже не взглянув на меня, и когда она прошла несколько метров вперед, я полез следом за ней. Чувствовал я при этом примерно то же, что и Элейн, когда Мотли приказал ей отключить автоответчик. Мы делали то, что он хотел от нас.

Я медленно шел вперед, внимательно глядя себе под ноги. На улице стояла непроглядная тьма, и с каждым шагом внутрь пустыря становилось все темнее и темнее. Не пройдя и десяти шагов, я услышал за спиной чьи-то шаги.

— Замечательно, Скаддер! — произнес мужской голос, прежде чем я успел повернуться. — Давай шевелись.

Я начал было поворачиваться направо, но его рука мгновенно перехватила мою левую руку чуть-чуть повыше локтя, пальцы нащупали что-то и впились в кожу — точнее, в болевую точку; острая боль пронзила меня, и рука ниже локтя полностью омертвела. Затем он впился в правую руку, но уже повыше, возле плеча, и большим пальцем надавил на что-то. Я погрузился в целый океан боли, сопровождавшейся приступом тошноты.

Я не мог ни открыть рот, ни пошевелить даже кончиком пальца. Вновь послышались шаги, где-то под ногами послышался хруст стекла — и передо мной появилась Кэнди; в ее ушах поблескивали золотые серьги.

— Прости, — просто сказала она. В ее голосе не было ни тени насмешки, как и намека на извинение.

— Обыщи-ка его! — приказал Мотли.

— Дурачок, у него нет ствола. Он просто пришел на свидание со мной.

— Обыщи!.. — повторил Мотли.

Руки Кэнди забегали по мне, ощупали грудь и бока, прошлись по талии в поисках засунутого за брючный ремень пистолета. Она опустилась на колени, похлопала сверху вниз по штанинам, затем подвела руки к паху; здесь она помедлила, бесцеремонно ощупывая мое тело.

— Определенно приготовился, — наконец объявила она. — А ствола нет. Или прикажешь раздеть его, Джи Эл?

— Достаточно! — отрезал Мотли.

— Ты уверен? Он мог спрятать его возле члена, Джи Эл. Поверишь, здесь он мог бы спрятать целый гранатомет.

— Иди давай.

— Я бы хотела поискать его.

— Я же сказал: иди!..

Кэнди надулась, понурилась и положила свои длинные руки мне на плечи — я почувствовал опьяняющий аромат ее духов, скрывавший запах тела неопределенного рода. Чуть-чуть приподнявшись на цыпочки, она прильнула ко мне и поцеловала прямо в губы, высунув кончик языка. Затем отстранилась от меня.

— В самом деле, я сожалею, — сказала она и, пройдя мимо, исчезла из виду.

— Конечно, я мог бы убить тебя прямо сейчас, — объяснил Мотли бесцветным, холодным голосом. — Просто так, руками. Ты бы умер от боли. А потом выписал бы тебе билет на погост. — Он по-прежнему как будто клешами держал меня за руки, причиняя ужасную, но терпимую боль. — Но все-таки мне бы хотелось приберечь тебя напоследок. Сначала убить всех твоих баб, а потом уже — тебя.

— Почему?

— Женщин нужно пропускать вперед — правила хорошего тона, вот и все.

— Зачем все это?

Он засмеялся, но смех этот менее всего напоминал хохот. Скорее, он просто произносил: «Ха-ха-ха-ха» загробным голосом.

— Ты отнял двенадцать лет моей жизни!.. — сказал он. — Двенадцать лет я провел за решеткой. Знаешь ли ты, что значит лишиться свободы на двенадцать лет?

— Ты не должен был сидеть так долго — твой срок должен был закончиться еще год-два назад. Ты сам постарался продлить себе его.

Пальцы его еще глубже впились в мою кожу, и у меня подкосились колени. Я бы упал, если бы Мотли не поддержал меня.

— Я вообще не должен был оказаться там, — сказал он. — «Нападение на офицера полиции при отягчающих обстоятельствах»... Я вообще на тебя не нападал — это ты сам набросился на меня. А потом подставил. Суд отправил за решетку невиновного.

— Ты вполне это заслужил!

— Почему это? Потому что отбил твою бабу? Так это ты просто не смог удержать ее, слаб оказался. Ты просто не заслуживал ее, но не хотел в этом признаться, ясно?

Я ничего не ответил.

— Но ты сильно ошибся, обойдясь так со мной. Ты, наверное, подумал, что тюрьма раздавит меня. Она действительно калечит людей — большинство, но не всех. Слабые в ней становятся еще слабее, сильные — еще сильнее.

— Ты хочешь сказать, так происходит всегда?

— Почти всегда. За копами в тюрьме далеко не последнее слово, — они вообще стараются не попадаться зэкам на глаза. Они слабы, им нужны пистолеты, значки и голубая униформа, чтобы выжить; у них нет никакой поддержки, и они просто погибают за стенами тюрем. Но сильные там становятся еще сильнее. Знаешь, что сказал по этому поводу Ницше? «То, что не может уничтожить меня, делает меня только сильнее». «Аттика», «Денмор» и вообще все тюрьмы, в которых мне довелось побывать, делали меня только сильнее.

— Тогда тебе следовало бы поблагодарить меня за это.

Он убрал руку с моего плеча. Я попытался перенести вес тела, чтобы нанести освободившейся ногой удар в голень, но в этот момент он воткнул свой палец мне в область почек. Это было все равно что удар мечом — я дико закричал и повалился вперед, со всего размаха упав на колени.

— Я всегда был сильным, — сказал он. — Мои руки всегда были исполнены чудовищной силы. Я никогда не занимался этим специально — это всегда было со мной.

Правой рукой он поднял меня за шиворот и поставил на ноги; чтобы нанести ему удар, нечего было и думать. Ноги не держали меня, и если бы Мотли убрал руку, то, думаю, я бы в то же мгновение повалился на землю.

— Но я решил в тюрьме заняться этим серьезно, — продолжил Мотли. — Там была спортплощадка с гирями и штангой, и некоторые из нас проводили на ней целые дни напролет. Особенно негры. С них ручьями лился пот, они воняли как свиньи, но продолжали накачивать себя несмотря ни на что. Я тренировался в два раза больше, чем они, но приобрел лишь силу, а не объем. Бесконечный ряд упражнений, каждое из которых повторяется тысячи раз. Я не превратился в верзилу, но зато тело мое стало крепким, как сварочное железо. С каждым днем, проведенным в тюрьме, я становился все сильнее и сильнее.