— А, это? Ты что, боишься?

— Направь ее в другую сторону.

— Ну, если это беспокоит тебя, — ответил я, — на, держи! — И в то же мгновение метнул револьвер в Мотли.

Он очень крепко сжимал руки Элейн, в чем была главная ошибка — это замедлило его реакцию. Прежде чем сделать что-нибудь, он должен был освободить руки, но вместо этого непроизвольно еще крепче сжал их, и Элейн закричала от боли. Мгновение спустя он уже было схватил револьвер, но я опередил его и ударом ноги, в который вложил все свои силы, швырнул в него кофейный столик; тот ударился ему в голень, и в то же мгновение я прыгнул и вцепился в Мотли. Мы отлетели к стене — пройдясь по оконному переплету. От удара у Мотли перехватило дыхание, и он навзничь повалился на пол, а я оказался сверху и нанес ему сильнейший удар в подбородок; глаза Мотли остекленели. Рывком приподняв его, я еще раз впечатал его в стену и трижды ударил кулаком в живот. Все его мышцы были напряжены, но я вложил в эти удары всю свою ненависть, и они достигли цели. Он осел, и я нанес ему еще один удар в подбородок — на этот раз согнутым локтем. Теперь сознание надолго оставило его.

Мотли лежал на полу, словно тряпичная кукла; голова и плечи упирались в стену, одна нога полусогнута, другая вытянута во всю длину. Тяжело дыша, я встал и еще раз окинул его взглядом. Пальцы руки были неестественно вывернуты наружу. Я вспомнил, как еще несколько секунд назад они впивались в тело Элейн, и меня охватило страстное желание надавить на них изо всех сил каблуком.

Вместо этого я поднял свой револьвер и, засунув его за пояс, обернулся к Элейн. Щеки ее слегка порозовели, и хотя выглядела она еще неважно, начала постепенно приходить в себя.

— Когда ты посоветовал ему сломать мне шею... — наконец смогла вымолвить она.

— Ну, что ты, — перебил я ее. — Мне просто нужно было сбить его с толку.

— Да, я знала, что ты что-нибудь придумаешь, но боялась, что твой план не сработает. А еще я боялась, что он последует твоему совету и сломает мне шею просто так, из любопытства, чтобы посмотреть, как ты на это отреагируешь.

— Он не собирался никому ломать шею, — заверил я ее. — Но теперь нужно решить, что же нам с ним делать?

— Ты не собираешься арестовать его?

— Конечно, арестую. Но боюсь, он вскоре вновь окажется на свободе.

— Ты шутишь? После всего этого?

— Доказать обвинение будет непростой задачей, — пояснил я. — Ты проститутка, а присяжных мало заботит насилие в отношении проституток. Кроме тех случаев, когда девчонка гибнет.

— Он говорил, что когда-то убил одну.

— Может, он просто пугал тебя. Даже если это и правда — мне лично кажется, что он не врал, — мы с тобой не имеем ни малейшего представления, как ее звали, когда и где это случилось, а без этого обвинить его в убийстве невозможно. Что мы имеем? Сопротивление при задержании и нападение на офицера полиции, но защита может заинтересоваться нашими с тобой отношениями.

— Как это?

— Могут представить дело таким образом, что я твой сутенер, а тогда оправдательный вердикт ему обеспечен. Но даже при самом благосклонном взгляде на наши отношения мы столкнемся с проблемами. Женатый полицейский дружит с проституткой — представь, как это прозвучит в зале суда. И в газетах.

— Ты говорил, что его арестовывали и раньше.

— Да, и обвиняли в том же самом. Но присяжные этого не узнают.

— Почему? Что, обвинения рассыпались?

— Они не могут даже знать, был ли он осужден прежде. Уголовное прошлое обвиняемого не должно влиять на решение суда присяжных.

— Да почему, черт побери?

— Не знаю, — честно ответил я. — Никогда не понимал этого. Предполагается, что это не имеет отношения к рассматриваемому преступлению, но разве прошлое человека не помогает восстановить полную картину? Почему же присяжные не должны ничего знать об этом?.. — Я пожал плечами. — В принципе Конни может поддержать обвинение. Он истязал ее и угрожал тебе. Но согласится ли она?

— Не знаю.

— Мне кажется, нет.

— Вполне возможно.

— Хочу еще кое-что проверить, — сказал я и склонился над Мотли, который по-прежнему не подавал признаков жизни. Возможно, у него была так называемая «стеклянная челюсть» — в свое время у одного известного бойца, Боба Саттерфилда, была такая. Он мог на равных сражаться с самыми сильными противниками, но при первом же прямом ударе в челюсть падал лицом вниз и уже не вставал.

Я ощупал карман его куртки, нашел там то, что искал, и продемонстрировал находку Элейн.

— Вот и решение проблемы, — объяснил я. — Автоматический пистолет, похоже, двадцать пятого калибра. Наверняка незарегистрированный, так что теперь от тюрьмы ему не отвертеться. Незаконное хранение особо опасного огнестрельного оружия — это уголовное преступление третьего класса.

— Это хорошо?

— Оно никому не причинило вреда. Нужно, чтобы он ни в коем случае не смог собрать сумму, необходимую для освобождения под залог. Обвинение должно быть очень серьезным — в противном случае адвокаты в конечном счете сведут его к какому-нибудь пустяку. Этот сукин сын должен сесть надолго. — Я внимательно посмотрел на нее. — Элейн, ты сможешь выступить?

— Что ты имеешь в виду?

— Дашь показания на суде?

— Конечно.

— Это уже кое-что. А солгать под присягой сможешь?

— Что я должна буду сказать?

Я некоторое время молча смотрел на нее.

— Похоже, ты в самом деле сможешь выступить, — сказал я ей наконец. — Я хочу использовать этот шанс.

— Что ты имеешь в виду?

Носовым платком я стер отпечатки своих пальцев с его пистолета, затем немного приподнял Мотли. Он был тяжелее, чем казался на вид, и я смог ощутить, насколько он крепко сложен. Несмотря на то, что он находился в бессознательном состоянии, его мускулы до конца не расслабились.

Вложив пистолет в правую руку Мотли, я положил указательный палец его руки на спусковой курок и перебросил предохранитель. Затем, крепко зажав его руку своей, я придал Мотли чуть более вертикальное положение и посмотрел, куда направлен ствол. Я метил в одну из картин, ту самую, которая, по заверениям Элейн, стоит теперь полсотни тысяч долларов, однако в последний момент немного дернулся и проделал отверстие в голой стене у рамки. Второе отверстие я проделал немного выше первого, а третье — в потолке. Затем я отпустил тело Мотли, и оно с глухим стуком опустилось на пол; пистолет выскользнул из его руки и упал рядом. Потом я повернулся к Элейн:

— Он направил пистолет на меня. Я швырнул в него кофейный столик. Удар оказался сильным, и он упал, однако успел выстрелить трижды во время падения. После этого я налетел на него, и он потерял сознание.

Элейн с сосредоточенным видом кивнула. Если прозвучавшие выстрелы и ошеломили ее, она очень быстро овладела собой. Разумеется, звуки выстрелов были не очень громкими, а маленькие пули не могли причинить большого ущерба — разве что проделали небольшие дырочки в штукатурке.

— Он стрелял из револьвера, — продолжил я свою мысль, — пытаясь убить полицейского. После такого обвинения на волю он долго не выберется.

— На суде я расскажу именно это.

— Я знаю, что ты сможешь, — ответил я. — У тебя хватит на это мужества. — Я подошел к ней и крепко обнял за плечи; мы молча постояли пару минут. Затем я отправился в спальню и взял бутылку, в которой еще оставался коньяк. Первый глоток я сделал перед тем, как позвонил в полицию, а остальное мы с Элейн прикончили, пока дожидались дежурной бригады.

...Элейн первый раз в жизни оказалась в суде. Она дала присягу, поставила свою подпись под текстом, а затем рассказала абсолютную правду о происшедшем — вплоть до того момента, когда речь зашла об оружии. Здесь Элейн солгала так, как я ее об этом и попросил; мой рассказ был точно таким же, а вещественные доказательства подтвердили нашу правоту. На рукоятке пистолета обнаружили отпечатки пальцев Мотли, а парафиновый тест показал наличие вкраплений нитратов в кожу его правой руки — это доказывало, что стрелял именно он. Пистолет и в самом деле оказался незарегистрированным, лицензии на ношение огнестрельного оружия и его применение у него также не оказалось.