— Кто еще был там?

— Иногда Гэвин, хотя тогда мы считали, что он еще маленький. Рафаэл, конечно.

— Отец Элеаноры?

Сильвия отняла руки от лица и посмотрела на меня.

— Да. Отец Элеаноры. Он всегда был там. Из-за него уже тогда вечно случались разные неприятности.

— Из-за Рафаэла? Никто до сих пор мне не рассказывал о нем. Кроме того, что он хотел быть англо и поэтому уехал от Кордова, как только смог. Я не знала, что он причинял неприятности. Может, Эле-анора унаследовала это от него.

Мне казалось, Сильвия как-то смутилась и ей захотелось прекратить эти воспоминания о былом.

— Я не хочу говорить обо всем этом. Это прошло. Похоронено. Это нужно забыть.

Но я не думала, что кто-то это забыл. В том-то и было дело.

Много времени спустя ее колебания и нежелание говорить об отце Элеаноры стали мне понятными, и я получила ответ.

В любом случае, я не настаивала. Кусочки правды, которые я добывала то тут, то там, в конце концов составят цельную картину — и я все узнаю.

Я махнула рукой в сторону дневника, который лежал у меня на кровати.

— Сегодня я ездила на ранчо с Гэвином. Там я нашла маску… и старый дневник Кэти. В нем описаны события всего года вплоть до дня пикника. Остальные страницы вырваны.

В спокойствии Сильвии чувствовалась тревога, как будто она чего-то ждала.

— Они подрались, да? — продолжала я. — Твой сводный брат и Пол Стюарт? Кэти написала об этом.

— Я… я думаю, что-то такое было. Я в это время уезжала из города.

Она не хотела признавать этот факт по какой-то причине. У меня было ощущение, что она не хотела признаваться в этом самой себе, хотела это забыть.

— Неважно, — сказала я. — Мне все это не помогает. Я могу рассказать Полу только самую малость.

Она сделала над собой усилие.

— Для этого я и пришла. Чтобы узнать. Пол послал меня, чтобы я узнала, не вспомнила ли ты чего-нибудь.

Я не хотела говорить Сильвии то, что сказал мне Хуан. Так как Керк был ее сводным братом, она могла утаить от Пола эти «смягчающие обстоятельства».

Если я вообще буду ему об этом говорить, я скажу сама.

— А что случилось после… после того, как они погибли? — спросила я. — Ты осталась в семье Кордова?

— Конечно. Здесь был мой дом. Я не могла винить остальных за то, что сделала Доро. И рядом жил Пол. К этому времени мы уже нравились друг другу. Ну, я лучше пойду — если тебе больше нечего добавить для книги.

Меня удивила ее забота о книге, идею которой она сама не одобряла, но я ничего не сказала ей об этом.

Когда она ушла, я немного постояла на белом коврике, на котором когда-то лежал индейский фетиш, глядя ей вслед. В моей памяти всплыл вопрос, смутно встревоживший меня, когда Сильвия рассказывала о пикнике. Теперь я поняла, что меня заинтересовало.

Сильвия сказала, что она спешила к площадке для пикника по верхней дороге, торопясь найти Кэти. Одна. Она расстроилась, потому что Керк выбежал из дому, захватив с собой бирюзовую маску. Но перед этим Пол сказал мне, что он и Сильвия пришли на пикник вместе и позже всех.

Два рассказа не совпадали, и мне было интересно знать, кто из них меня обманул. Если Пол на самом деле тогда не был с Сильвией, где же он был и когда он пришел на площадку?

Я вернулась к туалетному столику и взяла маску. Ее молчаливый крик боли и страха сам по себе был загадкой. Слишком много вопросов. Почему Керк Ландерс взял маску? И что она значила для Доротеи Остин?

Вскоре после того, как мы пообедали в тот вечер, я пошла в кабинет дедушки. Он меня ждал. В нем была видна перемена — оживление, от которого он казался более здоровым и жестким, чем обычно. Я сразу насторожилась. Я не была уверена в том, что мне захочется помогать ему в его планах.

— Buenos tardes, — оживленно сказал он. — Расскажи мне, где они все.

— Не знаю. Все разошлись в разных направлениях. Но внизу никого нет, если вы это имеете в виду.

— Неважно, — сказал он. — Пойдем со мной, Аманда.

Он встал из-за стола и пошел в темную комнату — спальню, которую я еще не видела. Он включил лампу у большой кровати на высоких ножках, и я впервые вошла туда.

Она вся была выдержана в темно-коричневых тонах на фоне белых стен — от высоких, резных спинок кровати до покрывала на ней и темного испанского коврика на полу. У резного столика стоял монашеский стул с высокой прямой кожаной спинкой и темно-красной бархатной подушкой на кожаном сидении, с широкими квадратными подлокотниками, и я легко представила, что Хуан сидит на этом стуле, как на троне, и правит своими владениями.

В этой комнате не было ничего индейского. Единственным ярким цветовым пятном была огромная картина, занимавшая почти всю стену напротив кровати, откуда Хуан мог с удобством ее разглядывать, хотя я не могла понять, как можно повесить такую картину в спальне — комнате, предназначенной для отдыха.

В центре картины полыхал костер, языки пламени поднимались в свинцово-мрачное небо и уже лизали со всех сторон человека, привязанного к столбу. Фигуры в балахонах с крестами в руках шли друг за другом вокруг костра, а немного в стороне стояла старуха, сжав худые руки, может быть, страдая за сына, которого жгли на костре инквизиторы.

Мой дедушка увидел, что я неотрывно смотрю на картину.

— Хорошая картина и очень старая. Художник неизвестен, я нашел ее очень давно в маленьком магазинчике в Севилье.

— Странный выбор для спальни, мне кажется.

Он остановил меня взглядом, полным гордого высокомерия.

— Эта сцена — часть Испании, часть испанского характера. Мы не можем в нынешнее не столь суровое время забывать о нашем наследии.

— Боюсь, мне не очень нравится такое наследие, — сказала я. — У меня нет сочувствия к людям, мучающим других во имя религии.

— Я принимаю то, что есть у меня в крови, Аманда. И ты тоже должна это принять. Бывают времена, когда нужны цепи и кнут, чтобы управлять. Пойдем со мной.

В нем опять была неукрощенная свирепость сокола, и я внутренне содрогнулась. Мне бы очень не хотелось, чтобы когда-нибудь гнев дедушки обратился на меня.

Вначале я не могла понять, зачем он привел меня в эту комнату, но теперь догадалась. Он подошел к дверце, которая, как я думала, была дверцей шкафа, и открыл ее. Я увидела каменные ступени, ведущие вниз, в темноту, а где-то на том конце был виден слабый свет.

— Тайный ход? — весело спросила я.

Он сказал тоном, не допускающим вольности:

— Я не люблю комнаты с одним выходом. Люди, которые строили этот дом, тоже их не любили. Иди осторожно. Здесь темно.

Он уверенно пошел вперед, потому что здесь хорошее зрение было ни к чему. Он прекрасно знал дорогу и шел, касаясь руками стен по обе стороны. Я следовала за ним менее уверенно, нащупывая ногами ступеньки. Ступенек было не очень много, спуск кончился, и мы оказались перед дверью, над которой висела тусклая лампочка. Хуан остановился. Прежде чем открыть дверь, он приложился к ней ухом.

— Кажется, там никого нет, — сказал он.

Дверь под его рукой тихо открылась, и я вышла вслед за ним в освещенный мягким светом патио. Тайный ход вывел нас не за пределы владений Кордова, а всего лишь во двор.

Я предложила Хуану опереться на мою руку, но оказалось, что он взял с собой палку. Он легко пошел по дорожке, я шла рядом, направляясь в нижний конец патио, к маленькому саманному зданию с острой красной крышей, в котором находилась художественная коллекция Хуана. Теперь я знала, куда мы шли, но не понимала, почему это делалось втайне от всех остальных домочадцев.

Небольшая лампа горела в верхней части двора, освещая наш путь. Маленькое здание выделялось темным пятном среди других теней, его окна были плотно зашторены. Я почувствовала внутреннее напряжение, как будто того, что было внутри здания, мне нужно опасаться. Может, это чувство было навеяно поведением дедушки, напоминавшим соблюдение какого-то кровавого ритуала, полумистического по своей природе.