– Кажется, к вам кто-то пришел, Дмитрий, – осторожно сказала Настя.

– Откройте, если вам не трудно.

– А если это ваша жена?

– Ну что вы! – Эта мысль показалась Быкову такой забавной, что он даже позволил себе улыбнуться. – Моя гремучая змея приползет сюда только после того, как смерть Дмитрия Быкова будет засвидетельствована тремя инстанциями. Как минимум. Запротоколирована и увенчана тремя печатями. Как минимум. Ей нужно время, чтобы поверить своему счастью.

Черт, они будут ненавидеть друг друга, даже лежа в соседних гробах! Даже жарясь на соседних сковородках в аду!..

– Откройте, – снова попросил Быков, и Настя отправилась к выходу.

…На вид ему было лет тридцать. Он стоял, широко расставив ноги, обутые в точно такие же, как у Насти, “гриндеры”. И куртка у него была точно такая. И штаны. И волосы. И загар.

Да-а…

"Может быть, мы были сиамскими близнецами? – подумала Настя между двумя ударами сердца. – Родились со сросшимися затылками, а потом нас разделили, разорвали кожу кухонным ножом, – подумала Настя между двумя ударами сердца. – Почему мама скрывала? – подумала Настя между двумя ударами сердца. – Почему не он муж Марины? Если бы он был мужем Марины, все восемь пунктов инструкции были выполнены сами собой, – подумала Настя между двумя ударами сердца. – Но ведь это страшный грех – желать брата… И вдвойне страшный – желать брата-близнеца, – подумала Настя между двумя ударами сердца. – Быть может, все это оттого, что я избавилась от обручального кольца, разорвала его магический круг? И в него, как волны, хлынули искушения, – подумала Настя между двумя ударами сердца. – Кажется, я съела всю помаду с губ… Сожрала самым беззастенчивым образом”, – подумала Настя между двумя ударами сердца.

Сердце посетителя билось, очевидно, гораздо быстрее Настиного. Он осмотрел ее с головы до ног и понимающе улыбнулся.

"Это совсем не то… Я здесь, потому что…” – хотела сказать она. И не сказала. Да и зачем ей говорить, если Он сам будет говорить за двоих… И решать за двоих. Всю оставшуюся жизнь.

– У вас кровь на ноге. – У незнакомого близнеца оказался низкий и довольно приятный голос. – Вы видели?

– Да… То есть – нет…

С трудом оторвавшись от бледной шевелюры гостя, Настя скосила глаза на собственные, вызывающе голые ступни. Из щиколотки левой ноги сочилась кровь. Очевидно, она порезалась, когда прыгала вокруг Быкова.

– Вам нужно ее перевязать, – посоветовал незнакомец и тотчас же перешел к делу:

– Митька дома?

– Да… Он там… У себя…

– Я пройду?

– Я не знаю. – О господи, разве она может сопротивляться ему? – Да, конечно.

Парень двинулся к японской перегородке. Он ни разу не оглянулся. Насти для него не существовало. Ну хорошо, пусть так. Ты еще пожалеешь… В конце концов, не ты меня сюда приглашал, и я имею право вернуться и налить себе вина. И даже укутаться в одну из драпировок. Пришедший в себя Быков меня не остановит, ведь с сегодняшнего вечера я официально вступила в должность музы. Или – преемницы музы, как ему будет угодно.

Настя уже собиралась войти, когда ее остановили тихие голоса Быкова и его гостя. Было похоже, что они очень недовольны друг другом. Солировал блондин.

– …я заплатил, и я хочу получить свою вещь.

– Слушай, Кирилл. Я уже объяснял тебе. Ты же видишь, что случилось. К тому же я плохо соображаю сейчас. У меня опять это началось. Наверняка что-то не в порядке с головой…

– У тебя всегда было не в порядке с головой.

– Черт бы тебя побрал! Можешь завернуть в бумагу каждый осколок и вывезти их хоть сейчас к чертовой матери… Вещи нет. Она разбилась. Форс-мажорные обстоятельства.

– Мне плевать на твои форс-мажорные обстоятельства. – Блондин не повышал голоса, и это выглядело откровенной угрозой. Прямой и явной.

– Я сейчас верну тебе твои деньги.

– Мне не нужны деньги. Мне нужна вещь.

– Ее нет.

– Мне нужна вещь.

– Выбирай любую лампу. Их здесь четыреста пятьдесят. Можешь забрать две. Плюс все твои деньги. Это даже больше чем справедливость. Это безумие с моей стороны… Но, черт с тобой, у меня сейчас нет настроения ругаться и выяснять отношения.

– Мне нужна вещь.

– Забирай три. Забирай уровские… Не глядя. Я отвернусь… Я отчалю в гальюн на время. Я ничего тебе не скажу, что бы ты ни взял.

– Ты не понял. Мне нужна именно эта вещь.

Слушать это дальше было невыносимо. Настя вернулась к двери, сунула ноги в ботинки и принялась медленно их зашнуровывать.

Блондин разочаровал Настю.

Он оказался слишком нудным и слишком привязанным к разбитой лампе. К Мицуко, если уж быть совсем честной. Интересно, знает ли блондин Мицуко настоящую? Наверняка знает, если не хочет смириться с потерей даже ее бледной стеклянной копии.

В любом случае ей здесь больше нечего делать.

…Настя тихонько прикрыла за собой дверь и через две минуты уже была на улице.

Накрапывал мелкий нудный дождик – такой же нудный, как и быковский гость, окна дома горели издевательски-уютным светом, и к тому же только теперь у нее заболела нога.

Кирилл.

Она вспомнила. Быков обращался к своему приятелю именно так – Кирилл. Вот оно – подтверждение ее шальной мысли о близнецах. В раннем детстве их разлучили, Кирилл пропал, исчез из Вознесенского. Был увезен цыганами. Был увезен бродячим цирком. Был увезен косматыми рыбаками на немодной теперь фелюге. А потом родился еще один мальчик. И его назвали Кириллом – в честь того, первого… Но почему мама ничего не рассказала ей о брате?..

Чушь. Бред. Вздор.

Он не может быть ее братом, потому что… Настя присела на забрызганную листвой скамейку и запустила пальцы под ремень. Давай договаривай!

Он не может быть твоим братом, потому что в этом случае у тебя нет шансов.

Чушь. Бред. Вздор.

У тебя нет шансов в любом случае…

…Метелица с трудом добрался до налоговой.

А все оттого, что раз и навсегда установленный распорядок (подъем, ванная, сортир, завтрак, ванная, сапожная щетка, зеркало в предбаннике, забыл последний номер “Дам и Автомобилей”, твою мать, опять придется возвращаться, зеркало в предбаннике, автобус, метро, трамвай, “Валмет”) – этот раз и навсегда установленный порядок был безжалостно нарушен.

И виной всему была Блондинка в Коже, которую он только вчера принял на работу. Блондинка снилась ему всю ночь. Она перекидывала Метелицу через плечо, как мешок с отрубями, точила на его проплешине свой устращающе-грузинский “русули”, щелкала его “NIKON СО-OLPIX-990” в бане с разбитными потаскухами, а в скорбном финале выкинула вещички Метелицы из начальственного закутка и заняла его место. А его самого отправила выслеживать материнское стадо зеркальных карпов в поселке Ропша Ломоносовского района.

Метелица проснулся в холодном поту. Во-первых, потому, что плавать он не умел. А во-вторых – он ненавидел рыбу.

Но и утро не принесло облегчения.

Он сжег яичницу и опрокинул на себя чашку с горячим кофе. Кроме того, чистых носков в доме не оказалось, и ему пришлось довольствоваться позавчерашними, которые уже начали испускать отчетливый козлиный душок.

Но и на этом неприятности не кончились.

Уже выйдя из дому, уже заперев дверь на висячий замок и приставив к ней внушительное бревно, Метелица вспомнил, что сегодня ему предстоит культпоход в налоговую инспекцию, а все бумажки остались на столе.

Пока он проделывал все хозяйственные манипуляции с дверью в обратном порядке, пока искал и засовывал в папку документы, пока смотрелся в зеркало (“на удачу”, шепнула Метелице его собственная, унылая и помятая физиономия), пока, наконец, добрался до трассы – его автобус ушел.

А до следующего был целый час.

Он добрался в Питер на попутке, и еще сорок минут заняла дорога до налоговой инспекции. В общем, когда он наконец добрался до предпринимательской Голгофы, оказалось, что Додик Сойфер ждет его уже целый час.

Додик всегда сопровождал Метелицу в присутственные места. Он выполнял роль группы поддержки, только коротенькой юбочки не хватало. Кроме того, за эти тягостные культпоходы Додик исправно получал ежемесячную прибавку к жалованью в размере ста рублей. Эти сто рублей шли в фонд игровых автоматов “однорукий бандит”, у которых Додик не выигрывал ни разу.