А вот интересно, отключили они установку или прокол еще существует? А что, если пойти посмотреть? Осторожно, а?

"Сиди! - вздрогнув, приказал он себе. - Даже думать не смей! А вдруг они там ждут, когда преступник вернется на место преступления? Цап - и в дыру!"

Сергей достал жевательную резинку, машинально распечатал и отправил в рот. Вкус у нее оказался довольно неприятным.

Мосин расхаживал из угла в угол в жидком полусвете красных лабораторных фонарей. Да, наверное, не в оптике счастье. Нахватал какого-то барахла, каких-то безделушек… Правда, "Асахи" оплачен почти полностью, но ведь он бы и так его оплатил, без всяких межвременных проколов. Даже и не поговорил ни с кем как следует… А с кем говорить? К взрослым даже подходить страшно, а на отроков Мосин в обиде - они ему два дня голову морочили.

В таком случае из-за чего он расстраивается? Откуда эта подавленность? Сергей в задумчивости провел ладонью по лицу и тихо взвыл от ужаса: лица коснулось что-то мягкое и пушистое.

Бросился к выключателю. Лампы дневного света на этот раз верещали особенно долго, словно нарочно изводя Сергея. Вспыхнули, наконец. И Мосин отказался узнать кисть правой руки. Она теперь напоминала лапу игрушечного тигренка: вся, включая ладонь, обросла густой и мягкой яростно-рыжей шерстью. Имелись также две серовато-фиолетовые подпалины.

- Нет! - глухо сказал Мосин. - Я же… Она же…

Он хотел сказать, что это бред, что десять минут назад рука была чистой. Именно десять минут назад он рассматривал ее в луче увеличителя, когда любовался тонами светофильтра. Тут до него дошло, что как раз в светофильтре-то все и дело, в том дьявольском кругляшке, который он принял за светофильтр.

Сергей остолбенело смотрел на свою мохнатую лапу, потом ухватил клок шерсти и несильно потянул, надеясь, что он легко отделится от кожи. Получилось больно.

Но ведь не бывает же, не бывает такого невезения!

"Не бывает? - с неожиданной едкостью спросил он себя. - Очень даже бывает! Как, например, удалось Денису отрастить на своей розовой физиономии гусарские усы? И каким же надо быть дураком, чтобы до сих пор ничего не понять!.."

Кстати, где резинка? Он ее жевал, а потом… Проглотил, что ли? Совсем весело…

Да бог с ней, с резинкой! Ну, проглотил и проглотил - переварится. С шерстью-то что делать?!

И Мосиным овладело бешенство. "Растопчу! - решил он. - Вдребезги! В мелкую крошку!.."

Он двинулся к увеличителю, и, если бы не телефонный звонок, хитроумному изобретению потомков пришел бы конец.

- Поднимись, - сказал начальник. - Есть разговор.

Более удачного времени он, конечно, выбрать не мог. Мосин попытался натянуть на правую руку резиновую перчатку, но это было слишком мучительно. Может, просто держать руку в кармане? Нет, неприлично. Сергей открыл аптечку и принялся плотно бинтовать кисть.

"Зачем вызывает? - тревожно думал он, поднимаясь по лестнице. - Не дай бог что-нибудь всплыло…"

Нелепая, но грозная картина возникла в его горячечном воображении - открывает он дверь, а у начальника сидит огромный "Ольга" и рассказывает: так, мол, и так, ваш сотрудник обманом проник на нашу детскую площадку, выманивал у ребятишек ценности, дурно на них влиял…

Вадим Петрович был один.

- Что это у тебя с рукой? - спросил он.

- Обжег химикатами.

- У врача был?

- Что я, псих, что ли? - вырвалось у Сергея. - Я содой присыпал, - поспешил добавить он.

Начальник подумал и счел тему исчерпанной.

А в организме Мосина тем временем явно шел какой-то непонятный процесс. В горле побулькивало, потом стали надуваться щеки.

- В общем, добивай, что там у тебя осталось, и настраивайся на командиров…

Начальник оборвал фразу и уставился на Мосина. Тот не выдержал и разомкнул губы. Тотчас изо рта его выдулся красивый радужный пузырь, в считанные секунды достиг размеров футбольного мяча, и Мосин испуганно захлопнул рот. Пузырь отделился от губ и поплыл. В кабинете стало тихо.

Над столом пузырь приостановился, как бы поприветствовав начальство, и направился к форточке.

Вадим Петрович откинулся на спинку стула и перевел очумелые глаза на Мосина.

- Ты что, мыло съел?

Сергей замотал надувающимися щеками.

- Резинку… жевательную…

Слова прозвучали не совсем разборчиво, так как в этот момент выдувался уже второй пузырь, краше первого, но начальник расслышал.

- С рук, небось, покупал? - сочувственно осведомился он, и вдруг до него дошел весь комизм ситуации. Начальник всхлипнул, повалился грудью на стол и захохотал. Остановиться он уже не мог.

Мосин выскочил из кабинета и помчался по коридорам и лестницам, при каждом выдохе производя на свет большой и красивый пузырь.

В лаборатории он бросился к крану и залпом выпил стакан воды, чего, как выяснилось, делать не следовало ни в коем случае. Теперь изо рта Мосина вылетали уже не отдельные пузыри, но целые каскады, гирлянды и грозди великолепных, радужных, переливающихся шаров.

Лаборатория выглядела празднично. Было в ней что-то новогоднее. Просвеченные лампами пузыри плавали, снижались, взмывали, сталкивались, иногда при этом лопаясь, а иногда слипаясь в подобие прозрачной модели сложной органической молекулы.

А выход из этого кошмара был один: сидеть и терпеливо ждать, пока мнимая резинка не отработается до конца. В ящике стола Мосин нашел завалявшуюся там с давних времен полупустую пачку "Примы" и долго прикуривал желтоватую, хрустяще-сухую сигарету - мешали вылезающие изо рта пузыри. Наполненные табачным дымом, они напоминали теперь мраморные ядра, к потолку не взлетали - гуляли в метре над линолеумом.

Глядя на них влажными от переживаний глазами, Мосин надрывно думал о том, что с чувством юмора у потомков дела обстоят неважно. Ну кто же так шутит? В чем юмор?

А почему он уверен, что резинка изготавливалась специально для того, чтобы кто-то кого-то разыграл? А вдруг Вадим Петрович был близок к истине, когда спросил про мыло? Какое-нибудь особое, детское, для пузырей…

Мраморные ядра колыхались над самым линолеумом. Мосин вскочил и начал их пинать. Шары лопались, оставляя после себя клочки дыма. Сорвав бинт, он молотил их обеими руками, пока не обессилел окончательно.