И «жигуль» с места ракетно рванул вперед. Не жалея радиатора, вышиб ажурную решетку на противоположном входе в отель и сквозь витринное стекло отвалил к едрене фене. Чихая сорванным глушаком на все окружающие улицы.

Все дело в том, что Шрам давно мечтал ПРОЕХАТЬ насквозь жлобски навороченный «Невский Палас».

– Знакомьтесь, господа. Сергей Федорович Шрамов! Евгений Ильич Фейгин!

Мужчины пожали друг другу руки, типа безмерно рады встрече, «Опасный мальчик», – с одного взгляда понял ответственный работник комитета по культуре. Евгений Ильич сел сразу, а Сергей еще галантно придвинул ореховый стул Алине. Это происходило в кабаке «Квебек», не последнем заведении такого рода, где порцаика стейка в зависимости от соусов и гарниров стоила от пятнашки до четвертного бакинскими. А за пузырь хорошего пойла вынь да положь сотку и не жужжи.

– Друзья Алины – мои друзья, – понес вежливую пургу Евгений Ильич, – и я с превеликим удовольствием истратил бы на этот кабак целый вечер, но государственные интересы зовут. Поэтому нельзя ли ближе к телу?

Шрам смотрел, как этот напыщенный кровосос ерзает руками по скатерти, трет руку об руку, перекладывает меню, и загадочно улыбался. Повод ерзать у ответственного работника комитета по культуре был немалый. Когда Алина вызванивала чиновника, она по настоятельной просьбе Шрама сказала, что «в Питер из богатой золотом и цветными металлами Сибири приехал человек, некогда бывший приятелем фотографа Горбункова, живо интересующийся всем, с фотографом связанным».

Вообще-то сам Евгений Ильич мог и не быть засвечен в пресловутых эрмитажных списках. Вообще-то теоретически он даже мог быть их ньшешним хозяином. Но хоть краем носа обязан был слыхать. И уж всяко такому знатному игроку на закулисном рынке Питера было совершенно ни к чему, чтобы кто-то вскрыл еще один экземпляр списков, как катала, вскрывающий трех тузов, когда два уже вышли в отбой. И здесь Сергею Шрамову предстояло повести игру очень тонко, притвориться, что тоже каким-то боком причастен к тайне и типа имеет все понты раздувать щеки.

– Друзья Алины – тоже мои друзья, – выдержав холодную паузу, наконец открыл рот и Шрам. – Я бы сейчас действовал совершенно иначе, не узнай случайно, что среди интересующих меня людей оказались друзья Алины. – Эти слова можно было истолковать и как угрозу, и как предложение о сотрудничестве.

Непривыкший кривить душой Сергей гадал, надолго ли его хватит плести такие ажурные словесные цепочки? А вот Евгений Ильич от услышанного забеспокоился еще крепче и положил перед собой вилку накрест с ножом. А чего тянуть, если собеседник сразу так себя ставит?

Неприметный похмельщик у стойки раздавил окурок в пепельнице, в один глоток убрал доселе мусолимую рюмку «Арманьяка», расплатился без сдачи и отвалил на выход. Не прозевавший эту домашнюю заготовку Сергей в свою очередь уронил вилку на пол и кивнул официанту, чтоб заменили.

– Осетрину по-домашнему, – закрыла внушительное меню Алина. Сегодня она была в платье цвета неспелых персиков. В ушах подмигивали камушки, вокруг лодыжки белым угрем обвился серебряный браслет.

– Лосось под клюквой, – сказал Сергей официанту, тоже в прикол заказывая в мясном ресторане рыбу. – И двести «Абсолюта».

– «Абсолют» – курант? Лимонный? – из манерности распахнул халдей блокнот и занес карандашик над чистой страничкой.

– Без гнилой краски, – неуважительно поморщился Сергей.

– Мне к рыбе какое-нибудь красное сухое, – расправила перед собой салфетку Алина.

– Французское, грузинское? – оборвал запись Сережкиных пожеланий на середине халдей.

– Испанское, – подумав, решила девица.

– А мне минералки бутылку, – виновато показал на умышленно дешевенькие наручные часы «Сейко» Евгений Ильич. Типа, государственные дела подстегивают.

Сергей посмотрел за спину Евгения Ильича и захотел на весь зал жестко выматериться. Специально выписанный на подстраховку его боец Шатл как ни в чем не бывало водил вымытым пальцем по строчкам меню за крайним столиком и захлебывался слюной. Тогда Сергей еще раз уронил вилку.

Шатл наконец вспомнил, что он здесь не просто так, вспомнил, что следует делать, когда Сергей уронит вилку, с сожалением расстался с меню, типа не понравилось, и вышел из кабака. На улице достал из пачки последнюю сигарету, прикурил, а смятую пачку засандалил в урну. Теперь он был свободен.

Вообще-то Шатл не курил, но сейчас было надо. Как бы в ответ на маячок сигаретного огонька в зубах Шатла из дальней подворотни вышмыгнул грузный попик. В шерстяной рясе, с оловянной кружкой в вытянутой руке и шапке без полей. А как она правильно по-церковному называется, не знал и сам ряженный в попика громадянин.

Миновав манящие электрическим северным сиянием двери и вывеску кабака «Квебек», попик картинно сплюнул, перекрестился, подшкандыбал к припарковавшемуся метрах в двадцати джипу-«чирку» и постучал в стекло.

Стекло нехотя опустилось.

– Чего тебе надобно, старче? – раздался из машины голос. Судя по интонации, говорящий вряд ли знал наизусть «Отче наш» и не считал, что ближнего следует возлюбить.

– Смирения трошки прошу, сын мой, – сказал рябой попик, стараясь не слишком нагло шевелить глазами.

– Отвали, папаша. – Судя по интонации, говорящий не только не знал «Отче наш», не только в церкви последний раз был десять лет тому, но и ложил с прибором на заповедь «Неубий». – Вот тебе шиши и отвали. – Из окна джипаря высунулась рука со смятыми купюрами и разжалась, будто горсть праха в могилку кинула.

Две сторублевки попали в кружку, остальные три спикировали на асфальт. Но слуга Господень не дернулся убого нагибаться и подбирать. Не радикулит не позволил, другая задача у попика имелась.

– Сыну мой, я за тебя свичку Богородице поставлю, – пообещал попик с легким хохляцким акцентом. – А тебя дуже прощу, прочитай оцю богоугодную книгу для спасения души. – Попик протянул внутрь джипа «чероки» брошюру. И с сознанием выполненного долга потопал дальше по хило освещенной фонарями тихой улице.

Попика уже и след простыл, когда сидящий в джипе на заднем сиденье боец толкнул переднего в спину:

– Дай, что ли, книжку полистать, а то скучно.

– Винт свет включать не велел.

– А я зажигалкой присвечу.

Передний не стал препираться, он сегодня всего лишь водила, и протянул брошюру во мрак за спиной. Задний отложил готовый к стрельбе «Калашников», достал из кармана «Зиппо», чиркнул колесиком и громко присвистнул.

– Че там? – заворочался передний, пытаясь из полуоборота хоть что-нибудь разглядеть при свете зажигалки.

Задний не ответил переднему, даже не пикнул, когда обсмалил палец, а скоренько подхватил лежащую рядом с «калашом» транкинговую рацию и стал поднимать кипеж.

– «Центровой», я – «Чероки»! Тут дед прохилял в поповском прикиде, нам брошюру сунул. Только это не баптистские сопли, это инструкция по пользованию гранатометом «Муха».

Рация отнеслась к сообщению без восторга. Рация посопела, похлюпала эфиром и приказала:

– Отваливайте, переходим к варианту «Б». – Рации очень хотелось затормозить указания уже сразу после «отваливайте», но сегодня было повторено и третий раз подчеркнуто пожелание довести дело до финала. Кровь из носа.

Дважды приказывать не пришлось, ведь сидящие в джипе прекрасно прониклись, чем хрустит такая поздравительная открытка. Если тебе показывают пулю, значит, предупреждают в последний раз: не уймешься – грохнем. Если тебе толкуют про «Муху», значит, где-то на крыше уже сидит взявший тебя на мушку гранатометчик.

А разговор за столом продвигался ни шатко ни валко. Фразы, полные тайного смысла, повисали в воздухе над зажженными официантом свечами.