Разворошив седоватые свои усы, Казак вложил в рот два пальца, пригнулся, багровея. И тотчас комната огласилась режущим, разбойничьим свистом.

Сутуловатый и тощий его собеседник (он был весьма метко прозван Соломой) сказал с укоризной:

— Что с тобой, друг мой? - и отодвинулся, потирая ухо. - Ты не на Большой Грузинской дороге. Ты - в обществе. Уймись!

Казак вытер пальцы о рубашку, сказал, покряхтывая:

— Вот ведь что делает, чертова баба! Разве удержишься?

— Да-а, - проговорил кто-то за моим плечом, - хорошо поет Королева. Только вот хрипит - Это зря…

— Ну, не скажи, - возразил Солома. - В этом тоже свой смак имеется. Вся заграница так хрипит. Весь Запад.

— Какая еще заграница? - прищурился Казак. - Откуда ты ее выдумал? Ох, любишь ты, Солома, треп разводить!

— Постой, постой, - сказал Солома. - Поч-чему - треп? Я говорю, как человек искусства, - он поднял палец. - Как старый онанист и ценитель Есенина!

Пока шел этот разговор, Гундосый исчез куда-то и вскоре явился, нагруженный свертками и бутылками, водрузил все на стол и потянул меня за рукав:

— Садись, Чума! Выпьем за все хорошее…

Когда мы приняли по первой порции, Солома поворотился ко мне и медленно спросил, крутя в пальцах стакан:

— Чем промышляешь, малыш?

— Да по-разному, - замялся я.

— С кем партнируешь?

— С Хуторянином и с Кинто.

— Ага, - сказал он одобрительно, - эти годятся. В люди выходят, правила чтут… Что ж, малыш, желаю удачи!

Потом к столу подошла Марго - черноволосая, с мощной, туго обтянутой грудью, уселась подле меня, закинула ногу на ногу, сцепила пальцы на поднятом, заголенном колене.

— Что-то я, мальчики, усталая нынче, - сказала она, потягиваясь всем своим крупным телом. - Хотя, конечно… Вторые сутки глаз не смыкаю…

— Много работаешь, - ухмыльнулся Гундосый.

— Да уж, известное дело, - равнодушно ответила Королева, - немало. А как же иначе?

И, подрожав ресницами, обведя взглядом стол, она легонько толкнула меня локтем:

— Налей-ка водочки, кучерявый.

От выпитого, от усталости, от всех треволнений безумного этого дня меня как-то быстро сморило. Безмерная сонливость овладела мною. Навалясь на край стола, я опустил голову и задремал незаметно.

Какое-то время еще слышался топот, звон посуды, гул голосов. Изредка - и словно бы издалека - просачивались сквозь шум невнятные фразы:

«В Тбилиси, ребята, дело тухлое».

«Я как старый онанист и ценитель Есенина…»

«Ты с чего это хрипишь, Марго? С перепоя или от сифилюги?»

Потом все спуталось, слилось, подернулось вязкою пеленою.

Последнее, что мне запомнилось, было круглое, облитое загаром колено Марго, раскачивающееся в двух сантиметрах от моего лица.

Так я вошел в блатное общество!

Приняли меня здесь вполне благосклонно (сын босяка - это красиво!) и с ходу зачислили в разряд «пацанов» - так на жаргоне именуется молодежь, еще не обретшая мастерства и не достигшая подобающего положения.

По сути дела «пацан» - то же самое, что и комсомолец. Перейти из этой категории в другую, высшую, не так-то просто. Необходимо иметь определенный стаж, незапятнанную репутацию, а также рекомендации от взрослых урок.

Процедура «возведения в закон» ничем почти не отличается от стандартных правил приема в партию… Происходит это, как водится, на общем собрании (толковище). Представший перед обществом «пацан» рассказывает вкратце свою биографию, перечисляет всевозможные дела и подвиги, причем каждое из этих дел подвергается коллективному обсуждению. И если блатные сходятся в оценке и оценка эта положительна, поднимается кто-нибудь из авторитетных урок, из членов ЦК и завершает толковище ритуальной фразой:

— Смотрите, урки, хорошо смотрите! Помните - приговор обжалованию не подлежит.

Впоследствии это произошло и со мной (на Кавказе, в городе Грозном - среди местных майданников). Однако прежде чем я стал законным уголовником, мне пришлось немало поколесить по югу страны…

Самой важной для меня проблемой в ту пору был выбор ремесла, выбор должной профессии.