Теперь полковник вёл себя более чётко, по-военному, и, подойдя к узкой металлической кровати, стоящей в дальнем углу комнатушки, он выпятил грудь так, словно участвовал в победном залпе.

— И вы не просто рядовая американка.

Генри неподвижно смотрел, как Диана медленно отбрасывает в сторону одеяло и стряхивает с себя остатки сна, поворачиваясь к полковнику. Нет ничего удивительного, что она немного испугалась, поскольку неважно, какое бесчисленное количество правил приличия она нарушила, оказавшись в столь ранний час в этой постели вдали от дома, но вряд ли хоть раз в жизни видела столь прямолинейного и невежливого мужчину у своего ложа. Насколько Генри знал, он вообще был единственным мужчиной, когда-либо входившим в её спальню, и то, как Диана вытаращила глаза, окончательно утвердило его во мнении, что материнское воспитание с оглядкой на правила приличия ещё жило в её душе.

— Что это значит? — спросила она, силясь говорить слегка грубо.

— О боже. — Полковник отступил на шаг назад и посмотрел в глаза Генри. — Я её знаю.

— Нет. — Генри с облегчением вздохнул, когда полковник перестал пялиться, но ошибся в суждении о том, что именно стало причиной перемены. — Нет, не знаете.

— Да. Я весьма отчетливо её помню. — Полковник погрозил пальцем. Он заговорил вымученным голосом, словно твердил наизусть заученное описание из дневника: — Она была на приёме в честь адмирала Дьюи в «Уолдорф-Астории» в сентябре. На ней было платье лавандового цвета, и она танцевала с мистером Эдвардом Каттингом — уверен, потому что я, по-моему, это записал. И я совершенно уверен, что эта та самая дама, потому что сегодня утром читал светскую хронику — единственный в мире способ узнать, где сейчас находятся друзья — и наткнулся на абзац, в котором упоминалось, что у неё необычно короткие волосы, а вы, мисс, первая девушка с такими короткими волосами, которую я встречаю в жизни! Единственное несовпадение, — продолжил он, сцепив руки в замок, — заключается в том, что вы якобы в Париже…

— Вы с кем-то меня спутали, — возразила она, хихикнув, но её сердечко вздрогнуло от испуга, и Генри понял, что они попали в беду. Часы, проведенные в нескольких сантиметрах от бушующей стихии за курением, ожиданием и историями о путешествиях, всё ещё согревали ему душу, но он предчувствовал, что они больше не повторятся.

— Шунмейкер, как ты думаешь, чем я тут занимаюсь? Ты считаешь это фарсом? Нельзя приводить в бараки такую девушку! Она должна посещать балы в Париже и Нью-Йорке, и её наверняка ищут!

Даже сейчас Генри не чувствовал, что старший по званию на него сердится. Полковник Коппер лишь мерил шагами комнату, нервно поправляя фалды мундира. Он не злился, но боялся потерять свой воображаемый статус, а это было ещё хуже.

— За ней придут, — продолжил он, бормоча себе под нос, — но обвинят в случившемся меня. Скажут, что я устроил здесь высококлассный бордель, и моя репутация будет погублена. Она погубит меня. Нет, нет, нет, так не пойдет.

На лице Дианы появилось вопросительное выражение. Она молчаливо спрашивала Генри, чем всё кончится. Генри хотел бы дать ей какие-то обещания, но смог лишь потянуться за одеялом, обернуть им Диану и крепко прижать её к себе. Было очевидно, что полковник Коппер недоволен. Увиденное испугало его, и он не успокоится, пока не разберется с дебютанткой, тайком проскользнувшей в подведомственный ему барак, словно армейская шлюха. Улыбка Дианы погасла, и молодая пара повернулась к полковнику.

— Нет, — вынес он вердикт, на этот раз более решительно, и посмотрел на влюбленных голубков. Утренний свет залил узкое пространство комнаты и осветил лицо мужчины, когда он почти с грустью произнес: — Так не пойдет.

Каждый понедельник по утрам нарядно одетые люди заходили в особняк Шунмейкеров на Пятой авеню обменяться любезностями и своими глазами узреть дорогостоящую роскошную обстановку, окружавшую жильцов этого дома. За час до начала предполагаемых визитов Шунмейкеры собиралась вместе, чтобы патриарх семейства убедился, что каждый из его домочадцев выглядит подобающим образом.

Утром в понедельник, сразу после своего триумфального возвращения в общество, Пенелопа осторожно выскользнула из своих покоев и с оглядкой спустилась в гостиную. На алебастровом овале её лица совершенно не отражались охватившие Пенелопу презрение и беспокойство. Генри бросил её, ввергнув в бесконечную скуку, но некоторые влиятельные люди не одобрили её возвращение в высший свет. Газеты пока не освещали произошедший скандал, но если она продолжит себя так вести, то непременно этим займутся. Как было известно всем знакомым Пенелопы, она вовсе не дура и четко осознавала связь между своим положением в обществе и семьей, членом которой стала, выйдя замуж.

— А, миссис Генри, — окликнул её дворецкий, когда Пенелопа подошла к гостиной. Слуги называли её «миссис Генри», чтобы отличать от старшей миссис Шунмейкер, и Пенелопа подсознательно чувствовала, что таким образом они мягко дают понять, где её место. — Это пришло для вас, — сообщил он ровным тоном, указывая на мраморную столешницу. Глаза Пенелопы вспыхнули. В огромной инкрустированной золотом вазе стоял пышный букет пурпурных пионов. Цветов было так много, что казалось, ваза сейчас треснет.

— О! — воскликнула она. Букет представлял собой настолько поразительный натюрморт, что мускулы её лица поневоле расслабились.

— Их прислал принц Баварии, — продолжил дворецкий, отводя взгляд, — который нынче остановился в отеле «Новая Голландия»…

— О, — повторила Пенелопа уже иным тоном, коснувшись пальцами сомкнутых лепестков бутона. Они были совсем как она: яркими и редкими. От них было невозможно отвести взгляд, пусть они и хрупкие, и Пенелопа сразу же поняла, что принц распознал в ней эти черты. Так долго одолевавшее её предчувствие беды начало улетучиваться, и наслаждаясь красотой, она ощутила, как к ней вновь возвращается уверенность.

Эти цветы напомнили Пенелопе, что она по-прежнему весьма привлекательна и способна завоевать внимание достойных мужчин, даже несмотря на то, как плохо обращается с ней Генри.

— Спасибо, Конрад. — Она повертела украшавший запястье браслет из белого золота с агатами. Как и все красивые вещи, полученные после замужества, это был подарок старого мистера Шунмейкера. Состояние перешло к нему по наследству, и он многократно его приумножил, вложив деньги в железные дороги, недвижимость и прочие области дохода, о которых девушки круга Пенелопы по правилам приличия не должны любопытствовать.

Свекровь однажды обмолвилась, что только после свадьбы женщина начинает жить, поскольку больше никого не волнует её невинность, и сейчас, глядя на восхитительный букет, Пенелопа наконец признала это истиной. Прежде — сидя дома или постоянно зорко следя за сомнительной верностью мужа — она в этом сомневалась. Но теперь видела, что даже в отсутствие Генри можно много чем наслаждаться. Или — мысленно исправилась она, вспоминая, как восхищался ею принц в бальной зале дома Каролины Брод — особенно в отсутствие Генри. Она лукаво улыбнулась сама себе, бросив взгляд на свою пышную высокую прическу, отражавшуюся в настенном зеркале в раме из орехового дерева, и повернулась, чтобы встретиться лицом к лицу со свекрами.

— Как я счастлив, что скоро вновь смогу увидеть всю семью под одной крышей… — говорил Уильям Шунмейкер, входя в огромную гостиную первого этажа. Он был крупным мужчиной, но каждый сантиметр его мощного тела выглядел должным образом. Любая мелочь в его образе привлекала внимание, но в эти минуты Пенелопе было сложно выказывать почтение и даже уделять старику особое внимание. Да и к чему это ей, когда она привлекла внимание принца? — И как раз вовремя к балу, устраиваемому Партией развития семьи.