Блейк вернул ей листок, и она снова заглянула в него, словно, прочитав его еще раз, могла изменить его вызывающее содержание.

Сэр Лукас Хочкис, мисс Хочкис, мисс Сьюзен Хочкис, мисс Джейн Хочкис.

Имею удовольствие сообщить Вам, что Вы являетесь получателями анонимного благотворительного чека в размере 1500 фунтов.

В соответствии с дальнейшими распоряжениями Вашего попечителя сэр Лукас зачислен в Итон с начала следующего семестра.

Искренне Ваш, Д. Шимингворт. Шиллингворт и сыновья. Адвокатская контора.

Это Джеймс. Кто же еще? Она повернулась к Блейку, не в состоянии скрыть жесткого выражения глаз.

— Он всего лишь хотел помочь, — мягко сказал Блейк.

— Это оскорбительно, — с трудом выговорила девушка. — Как я могу это принять? Как я могу…

Он положил ладонь на ее руку.

— Вы слишком перенервничали. Может, если вы подумаете над этим утром…

— Разумеется, я перенервничала! Я… — Элизабет заметила испуганные лица детей и зажала рот ладонью, ужасаясь собственной вспышке.

Три пары голубых глаз метались от нее к мистеру Рейвенскрофту и обратно.

Рейвенскрофт. Она забыла представить его детям. Мало того, что они огорчены ее реакцией, они даже не знают, кто стоит посреди их гостиной.

— Сьюзен, Джейн, Лукас, — произнесла она, стараясь говорить ровным тоном, — это мистер Рейвенскрофт. Он друг… — Элизабет нервно сглотнула. Она чуть не сказала «мистера Сидонса», но ведь это не настоящее имя, не так ли? — Он друг леди Дэнбери, — закончила она. — И был так любезен, что проводил меня домой.

Дети промямлили приветствия. Повернувшись к Блейку, Элизабет сказала:

— Мистер Рейвенскрофт, это… — Она осеклась и прищурилась. — Послушайте, вы ведь мистер Рейвенскрофт, да? Или тоже скрываете какой-нибудь титул?

Блейк покачал головой с легкой улыбкой в уголке рта.

— Боюсь, что просто мистер, но если вы настаиваете на полном и чистосердечном признании, мой отец — виконт.

Элизабет понимала, что нужно улыбнуться, поскольку последняя реплика носила шутливый характер, но не смогла себя заставить. Вместо этого она повернулась к детям и с тяжелым сердцем произнесла:

— Мы не можем это принять.

— Но…

— Мы не можем! — Элизабет так спешила подавить протест в зародыше, что даже не поняла, кто из детей решился возразить. — Это чересчур. Мы не можем принять благотворительности.

Джейн явно была с ней не согласна:

— А ты не подумала, что тот, кто дал нам деньги, хотел, чтобы мы их взяли?

Элизабет проглотила ком в горле. Кто знает, что у Джеймса на уме? Может, все это часть какого-то грандиозного замысла посмеяться над ней? После того, что он сделал, разве можно поручиться за то, что творится у него в голове?

— Безусловно, это так, — осторожно сказала она, — иначе наши имена не фигурировали бы в письме. Но это несущественно. Мы не можем принять такую сумму от незнакомого человека.

— Может, мы с ним знакомы, — заметила Сьюзен.

— Тем хуже! — резко возразила Элизабет. — Боже мой, вы только представьте… Какая-то жуткая личность обращается с нами как с марионетками, дергает за ниточки, полагая, что мы не в состоянии управлять своей судьбой. Это мерзко. Мерзко!

Наступило молчание, за которым последовал громкий всхлип, вырвавшийся у Лукаса, отчаянно сражавшегося со слезами. Он поднял на Элизабет трогательно распахнутые глаза.

— Значит, я не поеду в Итон? — прошептал он.

Дыхание у Элизабет перехватило. Она попыталась сказать, что это невозможно. Она знала, что обязана сказать детям, что они не могут принять деньги Джеймса, но слова не шли с языка.

Она просто стояла, глядя на дрожащее личико брата. Он изо всех сил старался не показывать своего разочарования. Худенькие ручки прижаты к бокам, подбородок поднят, словно выставленная вперед челюсть может остановить слезы.

Элизабет смотрела на него и видела цену своей гордости.

— Не знаю как насчет Итона, — сказала она и, нагнувшись, обняла мальчика. — Может, нам все-таки удастся это устроить.

Но Лукас вырвался из ее рук.

— Ничего не выйдет! Я знаю, что у нас нет денег, как бы ты ни старалась скрыть правду. Я не смогу поехать. Никогда!

— Это не так. Может быть, это… — махнула она в сторону письма, — означает что-нибудь другое. — Она слабо улыбнулась. В ее словах полностью отсутствовало убеждение, и даже восьмилетний ребенок — особенно восьмилетний ребенок — понимал, что она лжет.

Одно мучительное мгновение, показавшееся ей самым долгим в ее жизни, Лукас смотрел ей в глаза. Затем судорожно глотнул и сказал:

— Пойду спать.

Элизабет даже не пыталась его остановить. Ей было нечего ему сказать.

Джейн последовала за ним, не проронив ни слова, даже ее тугая коротенькая белокурая косичка казалась вялой.

Элизабет взглянула на Сьюзен:

— Ты ненавидишь меня?

Сьюзен покачала головой:

— Нет, но я тебя не понимаю.

— Мы не можем это принять, Сьюзен. Мы будем в долгу у нашего благодетеля всю оставшуюся жизнь.

— Ну и что? Мы даже не знаем, кто он!

— Я не желаю быть ему обязанной! — свирепо сказала Элизабет. — Не желаю…

Сьюзен отступила на шаг, глаза ее расширились.

— Ты знаешь, кто он, — прошептала она. — Ты знаешь, кто это прислал.

— Нет, — сказала Элизабет, но они обе знали, что она лжет.

— Знаешь. Вот почему ты не желаешь ничего принимать.

— Сьюзен, я больше не хочу это обсуждать.

Сьюзен попятилась, задержавшись в дверях, прежде чем выйти в коридор.

— Пойду успокою Лукаса. Ему понадобится плечо, на котором можно выплакаться.

Элизабет вздрогнула.

— Точный удар, — промолвил Блейк, когда Сьюзен двинулась вверх по лестнице.

Элизабет обернулась. Она совершенно забыла о нем.

— Простите?

Он покачал головой:

— Так ерунда, не стоит повторять.

Она прислонилась к спинке дивана, чувствуя, что еще секунда, и ноги откажутся ее держать.

— Похоже, у меня не осталось от вас секретов.

— Едва ли.

Она невесело улыбнулась:

— Видимо, теперь вы отправитесь к маркизу и все ему расскажете.

— Ошибаетесь. Я все расскажу своей жене, а не Джеймсу.

Элизабет в замешательстве посмотрела на него:

— Что же тогда вы скажете ему?

Пожав плечами, Блейк направился к двери.

— Что он будет полным идиотом, если отпустит вас. Но подозреваю, он и сам это понимает.

На следующее утро Элизабет проснулась в полной уверенности, что ей предстоит жуткий день. Она не желала никого видеть и тем более не желала ни с кем разговаривать, включая саму себя.

У нее не хватало духа предстать перед разочарованными лицами детей. Она не хотела видеть Рейвенскрофтов — совершенно незнакомых людей, ставших свидетелями ее полного и окончательного унижения. Не решалась навестить леди Дэнбери, опасаясь, что не сможет провести день в ее обществе без того, чтобы не расплакаться и не спросить, как она могла принять участие в затеянном Джеймсом обмане.

И конечно же, она не желала видеть Джеймса.

Элизабет встала, оделась и уселась на кровать. Ее поразил странный недуг. Минувший день был крайне утомительным во всех отношениях; ее ноги, мозг, сердце — все отказывалось работать. Она была бы счастлива пробыть в постели целую неделю, никого не видя и ничего не делая.

Ну, не то чтобы счастлива. Счастлива — пожалуй, слишком сильно, сказано. Но то, что она испытывает сейчас, определенно лучше того, что она почувствует, если кто-нибудь постучит в дверь и…

Тук-тук.

Элизабет подняла глаза.

— Неужели, — проскрежетала она, глядя в потолок, — хотя бы раз в жизни Ты не мог явить мне одну свою милость? — Она поднялась, сделала шаг к двери, затем снова посмотрела вверх с крайне недовольным видом. — Тем более такую крохотную.

Она распахнула дверь. На пороге стояла Сьюзен с поднятой, чтобы снова постучать, рукой. Элизабет молча ждала, опасаясь, что, если заговорит, ей не понравится собственный тон.