— Как скажете, сержант, — смущенно пробормотал Левин. — Я постараюсь.

— Будем надеяться. И уж можешь не сомневаться, что я найду для тебя уйму работы. Если будешь как следует исполнять свои обязанности, то считай, что один друг в этом подразделении у тебя уже есть, но если окажешься лентяем... — Я выразительно посмотрел на него и вышел из палатки.

— Господи, у меня такое чувство, что я снова в учебке, — простонал Левин.

— Да не волнуйся ты так, — утешил его Мэрион. — Кроме того, считай, что у тебя уже есть один друг.

— Спасибо, капрал.

— Да брось, Ребята пока не приняли тебя, ко это оттого, что ты прибыл на замену парню, который погиб на Гвадалканале. Какой был парень! Остался прикрыть разведгруппу и погиб... Ладно, пойдем, я покажу тебе лагерь. Кстати, ты любишь классическую музыку?

— Левин!

— Я, сэр!

— Сегодня заступишь на ночное дежурство.

— Есть, сэр.

— И не надейся, что выспишься. С утра полевые учения, и твоя очередь тащить генератор.

— Левин!

— Да, капрал?

— Сегодня пойдешь копать новый гальюн.

— Есть, сэр.

— Мак, у тебя есть человек для работы на кухне?

— Есть... один.

Я делал все, чтобы Левин не знал ни минуты покоя. Он выполнял всю самую грязную и трудную работу. Выполнял молча и безропотно. Поэтому по прошествии времени ребята начали признавать его. Испанец Джо, например, оттаял после того, как получил карточки Левина на пиво. Мне он нравился как отличный радист, и уж, конечно, все с восторгом приняли тот факт, что Левин оказался прекрасным парикмахером.

И только Непоседа по-прежнему враждебно относился к новичку.

Тем не менее все это не освободило Левина от неприятных обязанностей. Он чистил гальюн, копал траншеи, занимался уборкой, растапливал по утрам печь, чтобы до подъема обогреть палатку. Между прочим, последнее послужило причиной для довольно забавного происшествия с Элкью. Разумеется, сам Элкью не считал это забавным, но факт остается фактом.

Однажды за несколько минут до подъема, когда сон особенно сладок, рядовой Джонс вскочил с койки и полусонный поплелся в гальюн, повинуясь неумолимому зову природы. Было еще темно, и палаточный лагерь спал. Поеживаясь от холода и отчаянно зевая, Элкью вошел в гальюн и, приняв традиционную позу, прикрыл глаза. Однако через несколько секунд какое-то смутное беспокойство заставило его окончательно проснуться. Он осторожно повернул голову влево и застыл от ужаса. Рядом с ним, почти плечом к плечу, сидел офицер. В полутьме Элкью разглядел капитанские нашивки. Все еще сомневаясь, он глянул вправо, где его соседом оказался лейтенант. Только сейчас до Джонса дошло, что в темноте он по ошибке зашел в офицерский гальюн. Сами господа офицеры, обнаружив рядового в своих апартаментах, отвернулись и постарались по возможности сохранить холодный и надменный вид. Элкью от смущения издал громкий звук и покраснел. Лейтенант с отвращением отвернулся, а капитан все время нервно постукивал ногой...

Целый день Элкью ждал расправы за свое преступление, но офицеры предпочли не разглашать факт его вторжения в святая святых...

Шестой полк, одетый в новенькую, выданную накануне форму, стоял в парадной линейке. Все три тысячи морпехов застыли в строю, пока командир дивизии генерал-майор Брайант, его заместитель бригадный генерал Снайпс и командир полка полковник Мэлколм обошли все батальоны. Потом и они вытянулись по стойке «смирно», и под барабанный бой на плац вынесли полковое знамя. Наше полковое знамя, с серебряными кольцами на древке, символизировавшими походы шестого полка: Доминиканская Республика, Шанхай, Гаити, Исландия... Флаг был огромный, с золотыми кистями. В центре красовалось изображение золотистого глобуса с якорем, орлом и надписью: шестой полк, Корпус морской пехоты Соединенных Штатов. Древко флага венчал золотой орел, держащий в когтях боевые ленты, на которых были увековечены названия мест боевой славы полка: Никарагуа, Бель Вуд, Шато-Тьерри, Гуантанамо Бэй... А сегодня к ним добавилась еще одна — Гвадалканал.

— Парад! Равняйсь! Смир-рно!

И началась церемония награждения отличившихся в боях на Гвадалканале.

— Подполковник Сэмуэль Хаксли...

— Фельдшер Педро Рохас...

— Рядовой Константин Звонски, посмертно...

— Полк! Равняйсь! Смир-рно! К церемониальному маршу! Управление полка прямо! Остальные напра-во!

После парада мы вернулись в палатки.

— Пошли, ребята, поздравим Педро, — предложил Сияющий Маяк.

— Пошли, — согласился Энди.

— С каких это дел мы будем его поздравлять? — недовольно спросил Непоседа.

— Он заслужил свою медаль.

— Ну конечно, наградили офицеров и костоправа.

— Что ты кипятишься?

— А почему нет? Чертов мексиканец заслужил медаль не больше, чем Эрдэ. Почему его наградили, а Эрдэ нет?

— Если они будут награждать всех, кто заслужил, то просто медалей не хватит.

— А Рэд Кэссиди? Ему не полагается медаль?

Эрдэ, молча сидевший на койке, поднялся.

— Пошли, Непоседа.

— Куда?

— Хочу поздравить Педро и поставить ему пива.

Едва улеглось первое радостное волнение, вызванное нашим возвращением обратно в Новую Зеландию, как начали сказываться последствия недель, проведенных в болотах и джунглях Гвадалканала. Чуть ли не каждую ночь меня будили:

— Мак, у испанца жар...

— Мак, индеец в бреду...

— Мак, Эрдэ заболел...

— Мак, с Дэнни беда. Бредит и орет, что не хочет стрелять кроликов.

Ночи бреда и кошмаров, жар и озноб, бледные, изможденные, давно небритые, лица, покрытые испариной. Малярия жестоко терзала всю вторую дивизию. Меня самого схватывало раз десять. Разумеется, в каждом полку существовал небольшой госпиталь, но все было переполнено. Дивизионный госпиталь принимал только самых тяжелых больных. Некоторых удавалось отправлять в большой госпиталь на военно-морской базе, но и там не хватало мест, поэтому в каждом батальоне устроили большую палатку для больных. И в этих палатках, переполненных метающимися в бреду мальчишками, познавалось, что значит слово «друг». Те, кого не зацепила малярия или кто начинал выздоравливать, возились с больными, как с детьми. Мыли, кормили, ухаживали. Мы относились друг к другу с такой любовью, окружали своих боевых друзей такой заботой, на какие не способна ни одна женщина. Сколько ночей я валялся на койке, трясясь от лихорадки, и всегда у моего изголовья сидел Элкью, Дэнни или Эрдэ, которые пытались покормить меня или влить в рот несколько глотков фруктового сока: