Габи, возможно, определила бы это быстрее, если бы не искала в нем черт Анки. Неловко поднявшись на ноги, она немного приблизилась, но узор мозаики расплылся, как только она придвинулась слишком близко. Только отстранившись на достаточное расстояние, чтобы уловить фокус, она некоторое время внимательно рассматривала образ в синем пламени, затем изучила другие фигуры. Внешний вид одной выделялся надетым сложным головным убором. «Священнослужитель?» - предположила Габи. Убеленный сединами, с виду старше других. Рядом с ним женщина, тоже с белыми как снег волосами. Габи заметила, что ее наряд, как и у старика, более сложный, чем обычно носили простые люди.

Все еще не ухватывая смысла сюжета, она двинулась к следующему изображению. Оно легче поддавалось расшифровке. Это было рождение… очевидно, очень важное рождение, раз его внесли в храмовую летопись. Здесь присутствовал тот же синий огонь и те же два старца, которые занимали видное место на первом рисунке.

Старуха прижимала к своей голой груди голову младенца.

И старики не выступали в качестве жрецов проводящих ритуал. Казалось невероятным, но было совершенно очевидно, что эти двое - родители ребенка. Кольцо молящихся теперь окружало троицу.

Еще раз, пройдя туда и обратно между двумя изображениями, Габи окончательно определилась, что эти два старика то ли оба, то ли один из них являлись предводителями - жрец и жрица, или вождь, правитель племени и его жена. Они присутствовали в двух различных исторических событиях не только как доминантные персоны, они были единственными, кроме образа в синем огне, кто вообще обладал характерными до мельчайших подробностей особенностями. И их одеяния явно богаче, чем носили другие.

Мужчина и его жена молили о ребенке и им даровали его?

Чудо-дитя, потому что оба родителя, несомненно, слишком стары, чтобы зачать его, сообразила Габи, исходя из предположения, что это именно такое событие.

Очередные пять картин представляли сражения, или, возможно, одну настолько большую битву, которая видимо достаточно прославила народ, чтобы стоило увековечить ее в разных ракурсах. Габи бросила на изображения всего лишь поверхностный взгляд, прежде чем двинуться дальше. Следующий фрагмент запечатлел мальчика или же юношу, лежащего на алтаре. Кровь вытекала из раны на его груди. Габи было решила, что это не иначе, как жертвоприношение, когда заметила, что на картинке появились те же самые старики, на этот раз распростертые в молитвенных позах, с лицами обращенными, словно в мольбе к синему светочу.

Посмотрев на панно несколько минут, Габи вновь вернулась к сценам сражения, на которые до этого едва взглянула. И тут же поняла, что это не одна баталия, как ей сначала показалось. Изображения представляли различные битвы. В центре каждого сражения на первых двух картинах находился старый вождь. На первой он держал грудного младенца, на второй - малыша. В третьем бою - ребенок уже стоял рядом с ним. На оставшихся двух старец отсутствовал, а мальчик стоял в центре. По его росту и сложению, Габи могла бы сказать, что он едва достиг половой зрелости даже на последней из картинок.

Мальчик - чудо-ребенок, очевидно, вел свой народ на схватку с врагом? В многочисленных сражениях, если она правильно интерпретировала изображения.

И умер, как она видела, с копьем в груди. Синий свет лился сквозь зияющую рану.

Габи остановилась, уставившись невидящим взглядом в пространство, размышляя над тем, что ей, удалось расшифровать за это время. Все еще не в состоянии охватить мысленно все детали, она, в конце концов, решила, что слишком устала, чтобы рассуждать логически, и отставила ночные поиски в пользу желанного отдыха.

Но полностью отвлечься ей так и не удалось. Сцены, которые она увидела, упорно вторглись в ее сны, и направляемые неким истинным пониманием, сложились в уме в единую, воссозданную по частям, историю. Все же не только рождение делало ребенка удивительным. Он являл собой нечто большее, если раз за разом приводил своих людей к победе, еще до того, как достиг совершеннолетия.

История мальчика настолько захватила Габи, что на следующий день ей потребовались все силы, чтобы сконцентрироваться на задаче разделения и извлечения из ямы останков. Ее мысли продолжали блуждать по сюжетам мозаик. За обедом, вместо того, чтобы присоединиться к остальным, она сбегала по нужде, прихватила пакет с сандвичем и воду и вернулась на свежую голову еще раз осмотреть фризы.

Впрочем, как Габи не старалась, ей не удалось сложить никакой другой истории, кроме той, которую люди возможно и надеялись передать, создавая эти картины из разноцветных камешков.

И передали, хотя бы потому, что у Габи впервые забрезжила мысль, что Анка лгал. Это егохрам. И возведен, чтобы поклоняться ему, а история, воссозданная в мозаичных изображениях на настенных фризах, не повествование о цивилизации построившей храм. Это - история Анки.

Он появился на свет в человеческой семье, или, по крайней мере, его выносила обычная женщина. Образ в пламени, на первой мозаике, не походил на Анку, потому что им и не являлся. Это был его отец, его истинный родитель, сущность подобная ему, тот, что посеял свое семя в иссохшее чрево женщины, слишком старой, чтобы рожать детей.

Следующий сюжет являлся подтверждением этого, во всяком случае, для Габи. Он изображал, как тот же мальчик поднялся на колени, но уже без ран. Синий огонь окружал его со всех сторон, а за алтарем, на котором он прежде лежал, теснилась огромная толпа верноподданных, некоторые поверглись ниц, другие смотрели с выражением благоговения или ужаса на лицах, иные убегали или, замерев, сжались в раболепных позах, словно опасались за свои жизни.

Вот значит, что Анка имел в виду, говоря, что забрал тело человека, когда душа покинула его, но предыдущие картины ясно давали понять, это - ложь. Ни один обычный человеческий ребенок не способен делать те вещи, которые приписаны этому мальчику.

«Зачем? - задумалась Габи, Анка обманывал ее. Почему сказал, что тело, найденное здесь погребенным, не принадлежит ему, когда это не так? И если говорил неправду об этом, в чем еще солгал?»

Возникшие подозрения продолжали изводили Габи, когда завершив работу на следующий день, она так и не разобралась, являются ли они следствием того, что ей не хотелось верить в ложь Анки, или же здесь имели место иные, вполне допустимые соображения. Во всяком случае, Габи знала, что историки склонны раздувать или же и вовсе фальсифицировать факты. Что, если летописцы отобразили события таким образом только потому, что хотели верить в необычайность мальчика с самого рождения? Вообще для людей не редкость притязать на родство с богами. Практически все древние правители утверждали, что они - боги или же потомки богов. Был ли это как раз тот самый пример? Заслуживает ли и она порицания, так же как они, желая видеть большее в том, что вовсе не соответствует истине?

Если это так, то как относительно старого вождя и его жены? Они действительно полагали, что слишком стары для зачатия ребенка и именно поэтому считали своего сына вымоленным даром небес? Или же не думая не о чем подобном, преподнесли народу небылицу, чтобы люди смотрели на мальчика с «надлежащим» уважением и трепетом? Если бы старому и возможно слабому здоровьем правителю, не имевшему взрослого наследника, предстояло передать власть малолетнему сыну, мог ли он защитить его права ложью?

«Вполне возможно», - решила Габи. Самое реальное чудо, приписанное юному правителю Биакцев, было его воскрешение, тот момент, когда Анка якобы перешел в тело мальчика.

Был еще один вероятный сценарий, но Габи забыла обо всем, когда они сделали новое открытие.

Она по большей части сосредоточила усилия на воссоздании по крупицам истории, совершенно упустив из вида то, что первоначальной причиной изучения фризов послужила попытка натолкнуться на какие-нибудь подсказки по поводу случившегося в храме. Потребовалось большая часть недели, чтобы извлечь и перенести останки в специальный шатер, установленный для изучения костей.