Нюрнберг в ту пору все еще хранил остатки своего былого величия, нарушить которое не могли даже бесчисленные толпы туристов, заполнивших и сам город, и его живописные окрестности. Мы с женой вторую неделю наслаждались медовым месяцем и очень хотели чтобы кто-то разделил с нами радость безмятежного отдыха, а потому с нескрываемым удовлетворением приняли в свою компанию симпатичного Элиаса Хэтчисона — доселе абсолютно незнакомого нам молодого человека из американской Небраски, с которым случайно познакомились во Франкфурте. Хэтчисон сказал тогда, что давно мечтал взглянуть на руины сожженного много веков назад маленького городка, располагавшегося неподалеку от Нюрнберга, однако долгое путешествие в одиночку, как выяснилось, способно нагнать страшную тоску даже на такого активного и бодрого человека, как он. Мы сразу уловили его намек и предложили присоединиться к нам.
Сравнивая потом наши записи, мы с женой обнаружили, что разговаривать друг с другом старались очень робко, осторожно, словно задавшись целью скрыть от окружающих упоение своим счастьем, хотя, надо заметить, редко достигали поставленной цели, то разом умолкая, а то столь же внезапно и одновременно начиная говорить снова. Последнее замечание, пожалуй, отчасти поясняет то обстоятельство, что в общении не только с посторонними людьми, но и оставаясь наедине, мы все же испытывали некоторую нерешительность и смущение, заранее тщательно продумывая, какое слово произнести и какой поступок совершить.
Начав же путешествовать втроем, мы, однако, очень скоро убедились в том, что не ошиблись, предложив Хэтчисону разделить нашу компанию. Присутствие постороннего человека практически полностью устраняло любые поводы для случайных ссор молодоженов и подчас даже вынуждало нас с Амелией искать уединения в самых необычных на первый взгляд местах. Более того, как утверждает моя жена, она с тех пор стала настойчиво рекомендовать своим подругам приглашать в свадебное путешествие третьего спутника.
Одним словом, наша троица дружно осваивала Нюрнберг, и мы с Амелией искренне заслушивались красноречивыми пояснениями нашего заокеанского друга и дружелюбно посмеивались над старомодными оборотами его речи, когда он рассказывал о своих бесчисленных путешествиях, на основе которых можно было бы, пожалуй, написать целую книгу.
К концу нашего отпуска оставался еще один объект взаимного интереса, который мы до сих пор не облазали вдоль и поперек — старинная крепость Бург, — и в назначенный день мы отправились к нему вдоль наружной крепостной стены, с востока окружавшей древний город.
Бург стоял на возвышавшейся над городом скале, а с северной стороны его окружал неимоверных размеров ров, чем-то даже напоминавший простое ущелье. Нюрнберг должен был бы гордиться тем, что в прошлом эту стену никому так и не удалось разрушить, иначе бы красота города заметно поблекла. Ров у подножия стены уже несколько столетий не использовался по своему прямому назначению и сейчас на его склонах уютно расположились чайные плантации и фруктовые посадки, причем некоторые из деревьев поднимались на достаточно внушительную высоту.
Прогуливаясь по прогретой июльским солнцем верхней кромке стены, мы частенько останавливались, чтобы полюбоваться раскинувшейся перед нами изумительной панорамой зелени и света. Особенно великолепно смотрелась безбрежная равнина, на которой расположились небольшие поселки и деревни, а по краям ее окаймляла цепь голубых холмов, достойных кисти Лорейна. Налюбовавшись этим зрелищем, мы обычно переводили наши взоры на сам город с его бесчисленными и причудливыми остроконечными фронтонами, широкими красными крышами и прорубленными в мансардах домов маленькими оконцами. Справа от нас высилась громада Бурга, а за ней маячила мрачная Башня пыток, возможно, самое интересное место в городе. Веками традиции нюрнбергской «Железной девы» словно олицетворяли все те ужасы и жестокость, на которые когда-либо был способен человек. Бродя по Нюрнбергу, мы с нетерпением ожидали, когда же настанет черед Башни, и наконец дождались этого часа.
Во время одной из кратковременных остановок мы приблизились к самому краю возвышавшейся над рвом стены и заглянули вниз. До раскинувшихся внизу садов было не более пятнадцати-двадцати метров и солнечные лучи неистово били по кронам их крепких деревьев. Жара разморила нас, времени было достаточно и мы не спешили.
Прямо под нами у края стены мы заметили темное пятно — это была большая черная кошка, безмятежно развалившаяся на солнце. Вокруг нее весело резвился крошечный черный комочек — ее котенок. Мамаша то приподнимала кончик хвоста, помахивая им как игрушкой перед носом дитя, то слегка отталкивала его лапой, словно поощряя к продолжению игры. Видимо, желая поддержать их забаву, Хэтчисон поднял с земли внушительных размеров камень и прицелился, явно намереваясь бросить его вниз.
— Смотрите, — сказал он, — сейчас я брошу рядом с ними этот булыжник — пусть погадают, откуда он свалился.
— Только осторожно, — на всякий случай проговорила моя жена, — не задеть бы маленького.
— Уж если кто и промахнется, мадам, то только не я. У меня меткий глаз. И вообще я нежен и ласков как цветущая вишня. Обидеть беспомощное существо для меня — все равно что снять скальп с головы младенца. Не беспокойтесь, я брошу достаточно далеко от них.
Он перегнулся через край парапета, вытянул руку на полную длину и разжал пальцы.
Вероятно, есть на свете какая-то неведомая сила, меняющая и искажающая наше представление о размерах вещей и расстоянии между ними, а может, дело было просто в том, что стена оказалась не вполне отвесной — во всяком случае через несколько мгновений камень с глухим стуком, донесшимся до нас сквозь слой тугого жаркого воздуха, обрушился на голову котенка, из которой во все стороны брызнули крошечные окровавленные мозги.
Кошка-мать метнула ввысь резкий взгляд и мы увидели, как ее глаза — полыхающее зеленое пламя — уставились на Хэтчисона. Затем она посмотрела на котенка, на его безжизненное тельце — совершенно неподвижное, если не считать мелкого конвульсивного подрагивания вытянутых лапок, по которым струились тонкие как волоски ручейки крови. Из груди ее вырвался приглушенный вопль, так похожий на крик человеческого существа, она склонилась над своим чадом и принялась зализывать страшную рану, время от времени издавая слабый, глухой стон.
Внезапно она, казалось, поняла, что котенок мертв и вновь посмотрела вверх, в нашу сторону. Никогда мне не забыть этого взгляда, вобравшего в себя, пожалуй, всю существующую на свете ненависть. Ее зеленые глаза сверкали ярким пламенем, острые белые зубы сияли в ореоле алой влаги, тягуче капавшей с губ и уголков пасти. Сжав челюсти, она до предела выдвинула на обеих лапах когти и взметнулась почти вертикально вверх, явно пытаясь достать до нас. Вывернувшись на излете дугой, она — опять дикая случайность? — рухнула на труп котенка и ее черная шелковистая спина и бока повернулись к нам, поблескивая кровью и размытыми мозгами малыша.
Лицо Амелии страшно побелело, и я поспешил отвести ее подальше от края стены. Усадив жену на скамью, я вернулся к Хэтчисону, который продолжал молча наблюдать за разъяренным животным.
— Пожалуй, самая лютая тварь, которую я когда-либо видел, — признался он. — Лишь однажды мне довелось видеть в глазах живого существа еще большую ярость, правда, тогда это был человек, женщина. Это была индианка из племени апачей, сводившая счеты с местным бандитом по кличке «Щепка». Эту кличку он получил за то, что буквально разорвал на части младенца женщины, которого эти головорезы похитили во время одного из своих налетов, а его матери устроили пытку огнем — медленное поджаривание на горящих лучинах. Тогда эта индианка бросила на него такой взгляд, что он, пожалуй, должен был прорасти на морде громилы. Целых три года она преследовала бандита, пока ее соплеменники не схватили его и не передали ей. Вот тогда-то мне и довелось увидеть ту улыбку, о которой я говорю. Наш отряд ворвался в индейский лагерь, но, обнаружив «Щепку», я сразу понял, что это уже не жилец — он был готов вот-вот испустить дух. По его лицу проползала последняя судорога, но мне почему-то показалось, что ему отнюдь не жаль уходить из этой жизни. Крутой был парень, что и говорить, и за все им содеянное я никогда не протянул бы ему руки — ведь он был белым человеком, во всяком случае казался таковым. Однако, думаю, за свои злодеяния он получил от нее сполна.
