И тем не менее, когда на следующее утро дверь открыли, то обнаружили, что белый кот сидит на прежнем месте — на груди покойника, как будто никуда не исчезал.
Вновь повторилась та же сцена, что и накануне, с тем же результатом, но на этот раз все увидели, что кот притаился под огромным коробом в углу большой комнаты, в котором мой двоюродный дед хранил свои бумаги по аренде, деньги, документы, а также молитвенник и четки.
Миссис Дулан слышала, как он ворчит возле ее пяток, куда бы она ни пошла, и хотя она его не видела, но слышала как кот располагается на спинке кресла, в которое она усаживается, и сразу же начинает рычать ей прямо в ухо, так что она с воплем вскакивала и молилась, опасаясь, что он вот-вот вцепится ей в горло.
А еще служка священника, заглянув за угол дома, под ветвями деревьев старого сада увидел белого кота. Тот сидел неподалеку от маленького окошка комнаты, в которой лежало тело моего двоюродного деда и следил за четырьмя маленькими стеклами так, как обычно коты следят за птицами.
В конце концов кот опять был обнаружен на трупе, и что бы не предпринимали люди — все было напрасно: как только тело оставалось в комнате без присмотра — тут же рядом появлялся белый кот, образуя с покойником прежнее зловещее единство. К ужасу и конфузу всех, это продолжалось вплоть до того момента, когда дверь комнаты открыли для церемонии отпевания.
Кон Донован был похоронен со всеми необходимыми почестями и его история на этом кончается. Но отнюдь не кончается история белого кота. Ни один дух — предвестник смерти — еще не привязывался столь крепко к чьей-либо семье, как этот призрак к нашей. Есть и еще одно важное отличие. Как правило, предвестник смерти испытывает определенную симпатию к семье, которой он достался по наследству, это же существо было явно зловредным. Оно было просто посланником смерти. И то, что оно принимало облик кота — наиболее хладнокровного и мстительного из всех животных — недвусмысленно отражало характер его появлений.
Незадолго до смерти моего родного деда, хотя он и чувствовал себя в то время вполне здоровым, кот тоже появился, причем обстоятельства его появления были очень похожими на те, которые я упомянул, когда рассказывал о своем отце.
За день до того, как мой дядя Тейгю погиб от случайного выстрела собственного ружья, кот явился ему. Это произошло вечером в сумерках, у озерца на поле, где я встретил женщину, шагавшую по воде. Дядя мыл ствол ружья в озерце. Трава там короткая и укрытия поблизости нет. Он не понял, откуда к нему приблизился белый кот, но когда впервые взглянул на него, тот разгуливал около его ног, сердито размахивая хвостом; его зеленые глаза сверкали в сумерках. Кот продолжал ходить вокруг то большими, то малыми кругами, пока дядя не дошел до сада, где видение исчезло.
Моя бедная тетя Кэг — та, что вышла замуж за одного из О'Брайенов, близ Уула — как-то приехала в Драмганьол на похороны кузины. Но и сама, бедняжка, пережила покойницу только на месяц.
Возвращаясь с поминок в два или три часа ночи и перебираясь по ступенькам через изгородь фермы, она увидела белого кота. Он держался так близко, что она чуть не упала в обморок; когда же она подошла к двери, кот вспрыгнул на дерево, стоявшее рядом, и покинул ее.
Мой маленький брат Джим тоже видел его за три недели до своей смерти. Вообще каждый член нашей семьи, кто умер или заболел неизлечимой болезнью здесь, в Драмганьоле, непременно видел белого кота, и ни один из увидевших его не может надеяться, что долго проживет после этого.»
Гектор Хью Монро (САКИ)
ТОБЕРМОРИ
Английский писатель Гектор Хью Монро, избравший для своей литературной деятельности псевдоним САКИ, является признанным классиком короткого рассказа, причем именно той его разновидности, которая была особенно популярна на рубеже XIX–XX веков и сочетала в себе оригинальность фабулы со сжатым, насыщенным, чуть юмористичным и одновременно жутковатым содержанием. Никогда не ставя перед собой цели создать произведение из серии «рассказов ужасов», и тем более посвященных магической силе исключительно представителей кошачьего племени, Монро, однако, сумел порадовать читателя приводимой ниже оригинальной зарисовкой, в которой это животное фигурирует на первых рядах в присущем ему неординарном, во многом тревожном и даже зловещем качестве.
Остается лишь сожалеть о том, что этот талантливый писатель погиб в расцвете своих творческих сил, причем — ирония судьбы! — в самом первом бою первой мировой войны.
Это был прохладный, промытый дождем день в конце августа, того неопределенного сезона, когда куропатки пребывают еще в безопасности или в замороженном состоянии и охотиться не на что — если только вы не окажетесь южнее Бристольского пролива, в каковом случае вы имеете возможность совершенно законно скакать галопом, преследуя жирных оленей. Вечеринка у леди Блемли происходила не к югу от Бристольского пролива, а потому в этот день вокруг чайного стола собралось много гостей. Несмотря на мертвый сезон и банальный повод, в собравшейся компании не чувствовалось и намека на то утомительное беспокойство, которое может вызвать ужас перед предстоящей впереди игрой на фортепьяно или с трудом подавляемое стремление приступить к игре в аукционный бридж. Нескрываемое и беспредельное внимание всех собравшихся было приковано к заурядной и простоватой персоне мистера Корнелиуса Эппина. Из всех гостей леди Блемли он был единственным обладателем сомнительной, неопределенной репутации. Кто-то называл его «умным», и, приглашая его сегодня, хозяйка рассчитывала на то, что его ум хоть частично сможет внести лепту в общее удовольствие. До этого момента у нее не было возможности выяснить, в какой области проявляется его ум, если такая область вообще существовала. Он не был ни остряком, ни чемпионом по крокету, не обладал талантом гипнотизера и не имел способностей в сфере любительского театрального искусства. Да и по внешним данным его нельзя было отнести к тем мужчинам, которым женщины охотно прощают даже явно выраженную умственную отсталость. Он вполне вписывался просто в «мистера Эппина», а имя «Корнелиус» выглядело очевидным надувательством, предпринятым в момент крещения. И вот теперь именно он намеревался поразить мир открытием, на фоне которого изобретения пороха, печатного станка и парового двигателя выглядели сущими безделицами. Последние десятилетия принесли много потрясающих прорывов в области науки, однако в данном случае речь скорее шла о чуде, чем о научном достижении.
— Вы на самом деле хотите, чтобы мы поверили, — говорил сэр Уилфрид, — что вам удалось найти способ обучения животных человеческой речи и что старина Тобермори оказался вашим первым удачным учеником?
— Над этой проблемой я работал 17 лет, — отвечал мистер Эппин, — но лишь в последние 8–9 месяцев появились первые проблески успеха. Разумеется, я провел эксперименты с тысячами животных, однако последнее время работал только с кошками, этими чудесными созданиями, которые смогли столь блестяще вписаться в нашу цивилизацию, сохранив при этом все свои высоко развитые животные инстинкты. То у одной, то у другой кошки обнаруживал я выдающийся интеллект, впрочем, как бывает и с человеческими особями. Когда же я познакомился с Тобермори, то сразу понял, что имею дело с суперкотом, существом экстраординарного интеллекта. В предшествующих экспериментах я далеко продвинулся по пути к успеху, но в работе с Тобермори, можно сказать, я достиг своей цели.
Свое замечательное заявление мистер Эппин завершил явными нотками триумфа в голосе. Никто из присутствовавших не сказал вслух «Чушь!», хотя губы Кловиса пошевелились в полном соответствии с этим обозначением недоверия.
