Между тем приглушенная мягкость городка почти превратила его в своего пленника, и он пытался в свойственной ему робкой, несколько сумбурной манере отыскать истоки этой загадки и всего того, что за нею стояло. Однако его слабый французский, равно как и врожденная неприязнь к любым активным действиям не позволяли ему просто так подойти к кому-то и обратиться с расспросами. Поэтому он принял решение, более отвечавшее склонностям своей натуры — ждать и оставаться пассивным наблюдателем.
Погода по-прежнему оставалась спокойной, тихой и это его вполне устраивало. Он все так же бродил по городку и вскоре познакомился со всеми его улицами и переулками. Окружающие люди как бы нейтрально присутствовали при всех его блужданиях, явно не одобряя их, но и не чиня ему каких-либо препятствий. Между тем самому ему с каждым днем становилось все яснее, что он находится под их пристальным наблюдением. Город следил за ним подобно тому, как кошка следит за мышью, а он так и не приблизился к уяснению того, чем все они были так заняты и в чем состояла истинная сущность их активности. Это по-прежнему оставалось для него полнейшей тайной. Сами же люди, как и ранее, походили на мягких, загадочных кошек и котов.
И все же осознание того, что он ежеминутно находится под их неусыпным наблюдением и молчаливым контролем с каждым днем получало все новые подтверждения.
Например, когда он дошел до самой окраины городка и вступил на территорию небольшого общественного сада, располагавшегося у подножия крепостного вала, и там присел на одну из залитых солнцем скамей, он поначалу — именно поначалу — оставался в полном уединении. В непосредственной близости от него не было видно ни души, вся территория маленького парка — а она отлично просматривалась — пустовала и его дорожки оставались совершенно безлюдными. Но вот, где-то минут через десять после его прихода туда, он увидел неподалеку от себя чуть ли не настоящую толпу, как минимум человек двадцать: кто-то бесцельно бродил по покрытым гравием дорожками любовался цветами, а другие, как и он сам, присели на деревянные скамьи, подставив лица теплым солнечным лучам. Ни один из них, казалось, не обращал на него ни малейшего внимания, и все же у него не оставалось никаких сомнений в том, что пришли они туда исключительно с целью понаблюдать за ним. Они продолжали вести за ним неустанную слежку. На улицах изображали из себя крайне занятых людей, спешивших куда-то по своим неотложным делам — и вдруг все это враз оказывалось позабыто и у них не осталось других забот кроме как понежиться на солнышке, полностью отбросив все свои проблемы.
Через пять минут после его ухода парк обычно снова пустел, лавочки повсеместно освобождались. Но на заполненных людской массой улицах все начиналось заново; он никогда не оставался наедине с самим собой, постоянно занимал все их помыслы.
Постепенно он стал подмечать, как умно они организовывали свою слежку, ни на мгновение не обнаруживая ее явно. На первый взгляд они вроде бы ничего особенного и не делали. Нет, поведение их оставалось как бы чуть посторонним, косвенным, замаскированным. Про себя он посмеивался над тем, в какие слова облачались его подобные мысли, но фразы эти, тем не менее, абсолютно точно отражали суть происходящего.
Жители города искоса поглядывали на него, что, естественно, вынуждало их изменять направление взгляда в целом. В движениях их полностью отсутствовала какая-то нарочитость — разумеется, в том, что касалось непосредственно его персоны. Прямые, решительные действия с их стороны, похоже, исключались полностью. Они вообще ничего не делали явно. Если он заходил в магазин, чтобы что-то купить, продавщица сразу же устремлялась к дальнему концу прилавка и принималась сосредоточенно перебирать какие-то товары, но стоило ему задать вопрос, как она сразу же на него отвечала, тем самым подтверждая тот факт, что все это время осознавала его присутствие, но одновременно показывала, что обслужить его она могла только таким странным способом. Да и в целом она вела себя как типичная кошка. Даже в столовой гостиницы, где он обычно питался, учтивый официант с бакенбардами, гибкий и неслышный во всех своих движениях, никогда не шел напрямую к его столику, чтобы принять заказ или принести какое-то блюдо. Он передвигался зигзагами, как-то неуверенно, даже бесцельно, подчас направляясь в совершенно противоположную сторону, однако в последний момент неожиданно поворачивал и оказывался рядом с его столиком.
Везин задумчиво улыбался, вспоминая про то, как стал подмечать все эти вещи. Кроме него в гостинице не проживало ни одного туриста, но ему на память приходила пара престарелых мужчин, также остановившихся в этом месте и обедавших вместе с ним, и он вспоминал, сколь нелепо и странно они заходили в столовую. Поначалу они на секунду задерживались в дверях, а по окончании этой беглой рекогносцировки наконец входили, передвигаясь, как и официант, как-то бочком, держась поближе к стенам, словно не определившись, какой столик им все же хотелось занять; в самую последнюю секунду они совершали короткую пробежку к облюбованному им месту. И снова ему в голову приходила мысль о кошачьих повадках.
Были и другие мелкие инциденты, которые также производили на него впечатление неотъемлемой части этого странного, безмятежного городка со всей его приглушенной, неявной жизнью. Например, его крайне обескураживало то, с какой непостижимой быстротой люди то появлялись непонятно откуда, то столь же стремительно растворялись в пространстве. Он понимал, что все это, конечно, могло иметь под собой самые естественные причины, и все же не вполне представлял себе, каким образом городские улицы поглощали их тела, после чего мгновенно «выстреливали» обратно, хотя поблизости не было видно ни дверей, ни каких-то иных входов, которые помогли бы уяснить суть происходящего.
Как-то он решил пойти следом за двумя престарелыми женщинами, которые, как ему показалось, наблюдали за ним на улице — это было неподалеку от гостиницы, — и он увидел, как они в нескольких метрах от него свернули за угол. Когда же он, следуя едва ли не по пятам за ними, повторил их маневр, то увидел лишь пустынную улицу, на которой не было ни единой живой души. Единственное место, где они могли бы укрыться от него, было крыльцо дома, находившееся не менее, чем метрах в пятнадцати от угла, однако даже тренированный спортсмен не смог бы столь стремительно добраться до него.
Точно таким же внезапным образом люди возникали словно из ничего, когда он ни коим образом не ожидал этого. Однажды до него донеслись звуки какой-то ссоры или даже драки, происходившей за невысокой стеной. Он поспешил выяснить, в чем там дело, однако увидел лишь группу горластых девушек или женщин, увлеченно обсуждавших что-то друг с другом, и как только его голова появилась поверх стены, шум сразу же умолк — все перешли на свойственный жителям города приглушенный шепот. Несколько секунд в упор разглядывая его, они как-то разом подобрались, после чего быстро и одновременно крадучись юркнули в выходившие во двор двери домов и сараев. Он подметил, что в голосах их звучали похожие, странно-похожие интонации, походившие на рычание дерущихся животных, возможно даже кошек.
И все же общий настрой города продолжал ускользать от него, оставался неуловимым, переменчивым, отгороженным от всего остального мира, и в то же время наполненный напряженной, настоящей жизнью; и поскольку сейчас он также являлся составной частью этой самой жизни, подобная утайка озадачивала и раздражала, более того, начинала пугать его.
Из тумана, который начал медленно окутывать его чувства, постепенно стала возникать мысль о том, что жители города ожидают, когда он по-настоящему раскроет себя, займет более четкую и конкретную позицию, сделает то или сделает это, и когда это произойдет, они, в свою очередь, они каким-то образом отреагируют на его действие — примут или отвергнут его. И все же до него никак не доходило, какого именно решения они от него ждали.
Пару раз он осознанно шел за какой-нибудь группой людей, намереваясь по возможности разобраться, для чего они собрались, но те всякий раз довольно скоро обнаруживали его присутствие и немедленно расходились — каждый шел дальше своей дорогой. Все оставалось практически неизменным: ему никак не удавалось установить круг их подлинных интересов. Собор всегда пустовал; старая церковь Святого Мартина, располагавшаяся на другом конце города, также никем и никогда не посещалась. И покупки свои эти люди делали отнюдь не потому, что им хотелось что-то купить, а просто потому, что так полагалось поступать. В лавки они практически не заходили, ларьки огибали стороной, в кафе не заглядывали. Но улицы были неизменно заполнены деловито снующими людьми.
