— Вот и мне сестра то же самое говорит, — не выдержал Болатбек.

— Как то же самое? — удивился Кадыркул. — Ты что, собрался воевать с кем-нибудь? С врагами?

— А мы чего, по-твоему, делаем? Разве Егор Сергеев не враг? Или этот… помнишь, я тебе рассказывал? Жексен… Не лучше тех, про которых в сказке… Ладно, читай дальше.

— А как у меня получается?

— Здорово. Не скажешь, что недавно читать научился.

Кадыркул продолжал:

Сказал Хасен: «Коль промедлю тут,
В рабство пленников продадут.
Нет, не могу я подмоги ждать,
Должен тотчас им свободу дать!..»
Как старики ни просили его,
Больше не слушал он ничего,
Меч пристегнул, доспехи надел,
Свой разоренный аул оглядел,
«Ждите, — сказал, — аксакалы, меня
Мы возвратимся к исходу дня!..»

Кадыркул остановился.

— Вот, сколько читаю, никак понять не могу, — сказал он. — Где же Хасен меч взял?.. Ведь враги все оружие забрали — так в начале сказано.

Болатбек подумал немного.

— Ну… могли не все увезти. Темно было, ночь… Всего не увидишь… А потом, может, у него меч и доспехи спрятаны были. Я б на его месте обязательно спрятал. Чтоб не украли.

— Как мой дядя Каражан прячет… свою серебряную сбрую, да? — спросил Кадыркул. — И деньги?

— Сравнил тоже, — обиделся Болатбек. — Твой Каражан от жадности прячет, а я для дела… Читай дальше.

…Мчится, как ветер, свищет камча,
Гневной отвагой горит его взор;
Вот доскакал —
И ударом меча
Снял он мгновенно вражий дозор.
Пленников быстро избавил от пут,
Колья и камни схватили они…
Вот уж враги отовсюду бегут —
В злобе великой были они.
Жаркая схватка неравной была:
Камни и колья против мечей,
И в рукопашной кровь потекла,
Щедро окрашивая ручей.
Но воля к свободе сильнее стократ
Любого оружья, мечей или стрел:
Ни злата не нужно ей, ни наград,
А если ты к тому же и смел
И стать рабом ни за что не хотел,
Нет для тебя никаких преград;
И рядом с братом сражается брат
И вот уже враг отступить готов,
Он лишь огрызается из-за щитов,
Он духом пал, и его отряд На мировую пойти бы рад,
Но нет пощады ворам ночным;
Уж не разбойничать больше им,
Не обездоливать мирный народ,
Не множить несчастных вдов и сирот…
Победой полной окончен бой,
Счастливый едет Хасен домой,
Над ним сияет свод голубой,
Степное солнце огнем горит,
И песню победы поет джигит.
Но вдруг откуда-то из-за скалы
Змеиный слышится свист стрелы —
Для дела черного рождена,
В спину вонзилась ему она.
Тихо сползает Хасен с коня:
«Вражья рука достала меня,
Я умираю, но не умрет
Мною от рабства спасенный род!»
Похоронили его друзья,
В землю зарыли его друзья,
Но до сих пор он известен всем —
Юноша храбрый, джигит Хасен;
Жизни своей он не пощадил,
Братьев от рабства освободил…

Кадыркул захлопнул книгу. Некоторое время мальчики молчали, и в тишине стал слышнее ветер, расшумевшийся с приближением вечера.

Потом Кадыркул снова открыл те же самые страницы. Он готов был читать еще и еще, но в потемневшем воздухе было уже трудно разбирать буквы.

— Какой злодей! Свинья поганая! — выругался он с горечью и отложил книгу. — Не мог в честном бою победить, так, надо же, из-за угла выстрелил. В спину…

— Тише… — прервал его Болатбек. — Видишь, вон повозка едет… Это не Каражан там? Как думаешь?

Кадыркул вгляделся.

— Да… Пойдем отсюда.

— Куда он, на ночь глядя? — сказал Болатбек. — Интересно… Посмотрим, а? Не боишься?

— Еще чего? — обиженно сказал Кадыркул.

Мальчики быстро поднялись с земли.

18

Некоторое время ребята крадучись шли за повозкой. Им нетрудно было оставаться незамеченными: они прятались за стволами деревьев, за юртами, быстро перебегали места, освещенные поднявшейся уже луной; даже не надо было видеть подводу — скрип колес вел их за собой. Так они вышли на окраину аула, дальше уже тянулась голая степь.

Мальчики остановились. Идти по освещенной пустынной дороге было рискованно: обернувшись, Каражан мог их легко заметить.

— Что будем делать? — спросил Болатбек.

— Пусть отъедет подальше, — ответил Кадыркул. — Здесь дорога одна — на ферму.

Каражан действительно ехал на ферму, где у него была назначена встреча с Егором Сергеевым. Он, конечно, мог прийти и пешком — было бы даже безопасней, — но его не оставляла мысль о том, что подвода пригодится, если, как уже не раз бывало раньше, Егор Сергеев нагрузит ее чем-нибудь. Всегда можно взять хорошие деньги за чистопородных овец и ягнят или за шкурки; да и друзья — те, кто скрывается в горах, — все время нуждаются в мясе.

Сергеев встретил Каражана злым шепотом:

— Опять на телеге прикатил? Шум на всю степь подымаешь! Перебудишь всех… Голов наших не жалеешь… Сам говорил, чтоб осторожней…

— Ладно, ты тоже не шуми, — окрысился Каражан. — Приготовил что-нибудь?

— Нечего нынче брать. Комиссия завтра придет. Подождать надо…

Сергеев немного сбавил тон.

— Хорошо, — сказал Каражан, — когда уберется комиссия, да покарает ее Аллах, приготовишь трех баранов пожирнее и отгонишь сам знаешь куда… Там Жексен будет.

— Опять то же, — заворчал Сергеев. — Все я да я… А как отвечать, опять же я… Шкуру с кого спускать будут? Она у меня одна небось…

Каражан положил ему руку на плечо.

— Не трусь, старик. За смелым тенью бежит удача… Все под небом ходим: на каждого, того гляди, курук[18] накинут. Будем на бога надеяться. У нас, казахов, поговорка есть: «У собаки защита — хозяин, у волка — один Аллах».

— Я другую поговорку знаю, — сказал Сергеев. — На бога надейся, а сам не плошай… Слышишь? — вдруг прервал он самого себя. — Что такое?..

— А что?

— Да нет, почудилось… Вроде ходит здесь кто-то…

Каражан огляделся, сделал несколько шагов по направлению к кустам, всматриваясь в темноту — туда, где лунный свет тонул в листве.

— Никого, — сказал он. — Кому здесь быть?

— Померещилось, значит, — с облегчением отозвался Сергеев. — У страха глаза велики… Тоже такая у нас поговорка…

— Ладно, Егор, — сказал Каражан. — Поговорки поговорками, а вот… возьми. — Он полез в карман, вытащил пачку денег, сунул прямо в ладонь Сергееву. — Это чтобы у твоего страха глаза не такие большие были…

— Другой разговор, — сказал Сергеев. — Деньги всегда пригодятся. Сколько тут?

— А ты посчитай.

И опять сквозь такой приятный для его слуха шелест денег показалось Сергееву: в кустах что-то зашевелилось.

вернуться

18

Курук — длинный шест с петлей на конце.