Развиваясь в период между двумя революциями, в атмосфере роста демократических настроений и в то же время духовного разброда в среде интеллигенции, русский Ф. противоречиво сочетал в себе как стихийное неприятие буржуазной действительности, протест против подавления личности современных механистических цивилизацией, так и анархический бунт ради бунта, нигилистическое отрицание всех культурных и нравственных ценностей «старого мира». В Ф. соединялись как требование демократизации искусства, презрение к искусству «элиты», так и крайний индивидуализм, провозглашение абсолютной автономности творчества. Столь же противоречивой была и практика русского Ф. Наряду с программным освоением новейших сфер человеческого опыта, урбанистическими видениями, глобальными масштабами поэтических предчувствий, наряду с воинствующим антиэстетизмом и эпатажем, демонстративным разрушением художественных традиций русские футуристы отдавали дань историко-культурным реминисценциям, фольклорности и архаике, интимизму и чисто лирической эмоциональности. Приняв своё «видовое имя» от итальянского Ф., русские футуристы, называвшие себя также «будетлянами» (круг «Гилеи»), остро ощущали противоположность своих устремлений одноимённому движению в Италии. Русские футуристы, особенно «гилейцы», настойчиво утверждали самобытность генезиса русских Ф. («Нам незачем было прививаться извне — мы бросились в будущее от 1905 года» — Хлебников) и его независимость (показательна обструкция, устроенная частью русских футуристов Маринетти во время его приезда в Россию в 1914).

  Поэты «Гилей», ведущей группы русских Ф., отождествили поэтическое слово с вещью, обратили его в знак самодовлеющей физической данности, материал, способный к любой трансформации, к взаимодействию с любой знаковой системой, любой естественной или искусственной структурой. Т. о., поэтическое слово мыслилось ими универсальным «материальным» средством постижения основ бытия и переустройства реальности. Полагая основным критерием стихотворного текста «затруднённость» его восприятия, «гилейцы» следовали в создании поэтической конструкции логике пространственных искусств (прежде всего новейших течений в живописи — кубизма и др.; отсюда их название — «кубофутуристы»), стремились к семантической «уплотнённости», к столкновению и взаимопроникновению ассоциативных ходов, пытаясь выразить элементами поэтической речи чисто пластические характеристики — «плоскость», «фактуру», «сдвиг» и т.п. Это вело к поискам «самовитого слова», т. е. к словообразованию, граничащему с абстракцией, к звукоподражаниям, призванным передать качества зримого мира одной лишь фоникой , к обилию поэтических неологизмов и пренебрежению грамматическими законами, в конечном итоге — к зауми . В контекст поэтических значений втягивалась зримая форма словесного знака (фигурные стихи, графико-словесные композиции, литографированное издание). Отождествление слова с фактом, программная ориентация на современность и антиэстетическая реальность вводили в поэтическую ткань материал, прежде чуждый поэзии, — вульгарную лексику, прозаизмы городского быта, профессиональный жаргон, язык документа, плаката и афиши, приёмы цирка и кинематографа. Погружаясь в стихию фактов и материальных знаков времени, отрицая суверенный характер идеального, накопленного культурной традицией смысла словесного знака, подчиняя постижение явлений формальной перестройке поэзии, «кубофутуризм» смог только фиксировать, хотя и чутко, внешние приметы надвигающегося исторического перелома, оставаясь лишь отзвуком общественных потрясений эпохи.

  Наряду с общей разнородностью ответвлений Ф. в 10-е гг. происходило расслоение и внутри отдельных группировок. Так, внутри «Гилей» контрастировали социальный пафос Маяковского (не случайно особо отмеченного М. Горьким) и замкнутое в абстракциях словотворчество Кручёных; эгофутуризм со временем оказался представленным творчеством одного Северянина, варьировавшего жеманно-экзотические мотивы ранних «поэз».

  Политическая позиция русских Ф., обозначившаяся в годы 1-й мировой войны в антивоенных выступлениях Маяковского, Хлебникова, Асеева, ясно проявилась после Октября.

  Приняв установление Советской власти, большинство футуристов активно участвовало в её политико-агитационных начинаниях; исключительная роль принадлежит здесь Маяковскому. Однако претензии некоторых футуристов на «государственное искусство», усилившееся в революционный период нигилистическое отношение к культуре прошлого были осуждены в письме ЦК РКП (б) «О пролеткультах» (1920) и в записках В. И. Ленина А. В. Луначарскому и М. Н. Покровскому по поводу издания поэмы «150 000 000» Маяковского. Многие поэты, ранее входившие в футуристические группы, объединились в ЛЕФ . В 20-е гг. отдельные тенденции Ф. были восприняты имажинистами и обэриутами. Некоторые крупные поэты, начинавшие как футуристы, на протяжении 20-х гг. отошли от Ф. (Маяковский, Асеев и особенно Пастернак).

  Лит.: Тастевен Г., футуризм, М., 1914; Луначарский А. В., Футуристы..., Собр. соч., т. 5, М., 1965: Петрочук О., Футуризм, в сборнике: Модернизм, М., 1973; Clough R. Т., Futurism, N. Y.,1961; Poeti futuristi. A cura di G. Ravegnani, Mil., 1963; Baumgarth Chr., Geschichte des Futurismus, Reinbek i Hamb., 1966; llfuturismo, в кн.: L'arte moderna, v. 13—14, Mil., 1967; Rye J., Futurism, L.,1972; Lucini G. P., Marinetti. Futurismo. Futuristi, Bologna, [1975].

  Ф. в России: Ленин В. И., О литературе и искусстве, 4 изд., М., 1969; Луначарский А. В., Собр. соч., т. 2, М., 1964, т. 7, М., 1967; Горький М., О футуризме, «Журнал журналов», 1915, № 1; Чуковский К., Футуристы, П., 1922; Горлов Н., Футуризм и революция..., М., 1924; Кручёных А., 15 лет русского футуризма, М., 1928; Литературные манифесты..., 2 изд., М., 1929; Манифесты и программы русских футуристов, hrsg. von V. Markov, Münch., 1967; Тимофеева В. В., Поэтические течения в русской поэзии 1910-х гг., в кн.: История русской поэзии, т. 2, Л., 1969; Bowra С. М,, The creative experiment, L., 1949; Tschižewskij D., Anfänge des russischen Futurismus, Wiesbaden. 1963; Baumgarth С h., Geschichte des Futurismus, Bd 2, Hamb., 1966; Markov V., Russian futurism: a history, [L., 1969].

  Е. Ю. Сапрыкина (Ф. в итал. литературе), В. А. Марков.

Футуроло'гия (от латинского futurum — будущее и ...логия ), в широком значении — совокупность представлений о будущем Земли и человечества, в узком — область научных знаний, охватывающая перспективы социальных процессов, синоним прогнозирования и прогностики . В СССР термин «Ф.» большей частью употребляется для обозначения современных немарксистских концепций будущего (буржуазный Ф.). Термин «Ф.» предложил в 1943 немецкий социолог О. Флехтхейм в качестве названия некоей надклассовой «философии будущего», которую он противопоставлял идеологии и утопии . В начале 60-х гг. этот термин получил распространение на Западе в смысле «истории будущего», «науки о будущем», призванной монополизировать прогностические (предсказательные) функции существующих научных дисциплин. Но так как перспективы социальных процессов изучаются многими науками, термин «Ф.» ввиду многозначности и неопределённости с конца 60-х гг. вытесняется термином «исследование будущего», который подразумевает совокупность теории и практики прогнозирования. Понятие Ф. на Западе сохранилось преимущественно в виде образного синонима «исследования будущего». С 1973 существует Всемирная федерация исследований будущего, в которую входит ряд прогностических научных обществ, в том числе Исследовательский комитет по Ф. Международной социологической ассоциации.

  В буржуазной Ф. можно выделить несколько течений: апологетическое, реформистское, леворадикальное и др. В 60-х гг. господствовало открыто апологетическое, которое опиралось на разного рода технологические теории (см. также «Постиндустриальное общество» ) и пыталось доказать жизнеспособность государственно-монополистического капитализма, возможность его модернизации [Д. Белл, Г. Кан (США), Р. Арон, Б. де Жувенель (Франция)]. Представители реформистского течения доказывали необходимость «конвергенции» капитализма с социализмом [Ф. Бааде (ФРГ), Р. Юнгк (Австрия), Ф. Полак (Нидерланды), И. Галтунг (Норвегия)], леворадикального — неизбежность катастрофы «западной цивилизации» перед лицом научно-технической революции [А. Уоскоу (США) и др.]. С конца 60-х гг. буржуазная Ф. переживает кризис. В начале 70-х гг. на передний план выдвинулось течение, которое выступило с концепцией неизбежности «глобальной катастрофы» при существующих тенденциях развития общества. Ведущее влияние в этом сложном, апологетическом по своей сути течении приобрёл т. н. Римский клуб, включающий видных западных учёных, политиков, бизнесменов. По его инициативе развернулось «глобальное моделирование» перспектив развития человечества на основе использования ЭВМ. При этом участники этих исследований разделились на два основных направления: одни из них развивают идеи социального пессимизма [Дж. Форрестер, Д. Медоус, Р. Гейлброунер (США)], другие («технооптимисты») пытаются обосновать возможность избежать катастрофы с помощью «оптимизации» государственно-монополистического капитализма [А. Тофлер, М. Месарович, Э. Ласло (США), Э. Пештель (ФРГ), К. Фримен, В. Феркисс (Великобритания), И. Кайя (Япония), Г. Линнеман (Нидерланды), А. Эррера (Аргентина) и др.].