Ламберт заложил вираж и скользнул в спасительную темноту, прочь от пылающего «ланкастера», который Мерфи и Суит терпеливо пытались вернуть на землю.

— Всем смотреть за ночными истребителями, — предостерег Ламберт.

Теперь наступил момент наибольшей опасности. Напряжение, которое все испытывали над целью, сменилось расслабленностью: люди еще не верили, что остались живы. Все почувствовали страшную усталость. В такие мипуты притупляется бдительность, снижается способность сосредоточиваться и всех охватывает желание уснуть.

— Сосредоточиться! — еще раз приказал Ламберт. — Около пятидесяти миллионов немцев сейчас готовы убить нас! Будьте внимательны! — Ламберт всегда говорил чтонибудь подобное в таких случаях.

Флэш Гордон рассматривал из хвостовой турели подвергшиеся бомбардировке горящие объекты — разбросанные красные пятна. Неожиданно одно из пятен как бы вспучилось и сделалось белым: это обрушилась крыша церкви Либефрау.

Ламберт почувствовал сильную головную боль и брасил в рот таблетку аспирина. Бинти принял, как обычно, таблетку амфетамина. Кошер записал в бортжурнал: «Над целью охвачен пламенем неопознанный четырехмоторный самолет».

Луна к этому времени поднялась высоко. Здесь она совсем не воспринималась как золотой шар, рассеивающий серебристый свет для людей на земле. Здесь она казалась холодным голубоватым диском.

— Я, пожалуй, уменьшу высоту, — сказал Ламберт, — У нас немного увеличится скорость, да и брюхо прикроют облака. — Бэттерсби рассеянно кивнул. — Тогда к нам никто не подкрадется сзади снизу.

— Смотровой щиток свободного обзора просто прелесть, командир! — похвалился Флэш Гордон.

«Хорошие ребята! — подумал Ламберт. — Все они хорошие ребята. Мне просто повезло».

Он позволил самолету медленно терять высоту, пока тот не коснулся крыльями верхней кромки серо-голубых кучевых облаков. Бомбардировщик шел сквозь облака, то подминая их под себя, то, наоборот, ныряя в них, словно прячущийся под пушистым одеялом шаловливый ребенок. «Самое трудное осталось позади», — подумал Ламберт, увидев впереди побережье Голландии. Дальше небо было безоблачным. Внизу навстречу им бежала бесконечная гладь освещаемого луной, неподвижного, как густая черная патока, Северного моря.

Когда на Альтгартен начали сбрасывать смертоносный груз бомбардировщики второй, более мощной волны, страх был далеко не главным чувством, сковавшим альтгартенцев. Лишь немногие просто озлобились или чувствовали себя жертвами роковой судьбы. Большинство же оказалось парализовано неврозом, тем самым, который проявляется у людей, когда их заставляют делать что-то явно выходящее за пределы их сил и возможностей. Люди теряли контроль над собой.

Симптомов такого невроза было много. Некоторые даже начали терять рассудок. Кое-кто из пожарников стал разговаривать с огнем, как с чем-то одушевленным, ругая его непристойными словами и выражениями. Недалеко от школы квартальный надзиратель, предупреждая людей, что опасно поливать водой горящую зажигательную бомбу, неожиданно для всех вдруг поднял ее руками, будто это была безобидная учебная болванка, и причинил себе страшные ожоги.

Когда вторая волна бомбардировщиков начала атаку, Герд Белль и его друг Рейтер поняли, что этот налет будет намного интенсивнее первого. Англичане всегда так делали. Гул моторов их самолетов был таким мощным, будто над городом кружил громадный осиный рой. Бомбовые залпы приходились по уже бушевавшим пожарам. Взрывы как кувалдой били по барабанным перепонкам Белля и Рейтера, а взрывной волной их отбрасывало в самых неожиданных направлениях. Они оба понимали, что здравомыслящие люди давно укрылись бы в убежище, а вот они. идут по Мёнхенштрассе к горящему госпиталю. Им приходилось двигаться и прыжками, и перебежками и подолгу пережидать.

Зарево над горевшей больницей, отраженное в мокрой мостовой, они увидели еще до того, как повернули за угол, на Дорфштрассе. При свете пожара вода в сточных канавах создавала впечатление, будто главная улица проходит между двумя кроваво-красными ручьями. Рейтер наступил на фосфористое пятно и попытался счистить липкую массу с ботинка, но фосфор воспламенился. Это было отвратительное, страшное вещество, которое прилипало ко всему, как клей. Рейтер сунул ботинок в заполненную водой сточную канаву, пламя на ноге погасло, но в воздухе тотчас же вспыхнуло вновь. Наконец Герд догадался взять обломок кирпича и соскрести им фосфор с ботинка.

На своем коротком пути они увидели больше сотни горящих зданий. Их не раз просили оказать помощь тем, кого завалило обломками, но Рейтер чувствовал себя обязанным прежде всего помочь людям в больнице, а Герд Бёлль хотел быть рядом с Рейтером.

Когда они наконец подошли к больнице, пожилой унтер-офицер сообщил им, что около двух сотен больных и несколько медсестер все еще находятся на верхних этажах больницы.

— А что это за звуки, как будто кто-то поет? — спросил Рейтер.

— Это вопли и визг, — объяснил унтер-офицер. — Когда рядом раздается взрыв или когда они увидят зажигательную бомбу, то кричат об этом друг другу. Паники там нет, но смотреть оттуда на все происходящее в городе, да еще будучи прикованным к постели, сами понимаете, нелегко. — Унтер-офицер мрачно улыбнулся.

— Как держится конструкция здания? — спросил Рейтер.

— Весь фасад рухнул вместе с металлоконструкциями. Верхний этаж, по словам только что спустившегося оттуда больного, все больше и больше наклоняется.

— Пойдемте наверх и посмотрим, как там. Возьмитека с собой пару связных и пару здоровых парней с веревками и топориками.

Путь на четвертый этаж был длинным, окольным, но не опасным. На второй этаж они поднялись по служебной лестнице, и, хотя на ней было очень темно и валялось много крупных обломков, сама лестница осталась неповрежденной. Они прошли через переполненное детское отделение на втором этаже и по коридору, где были разбросаны мокрые обгоревшие одеяла. Через открытую служебную дверь слева они увидели оперирующего хирурга. Операционную освещали две керосиновые лампы, карманный электрический фонарик и пять свечей. Через выбитые двери Рейтер и Герд проникли в старое здание и поднялись по винтовой лестнице. Взбираться по ней было довольно трудно, так как в некоторых местах консольные каменные ступеньки обвалились и остался только их металлический каркас с зияющей под ним страшной пустотой.

То в одном, то в другом месте их обдавали струи холодной воды. Затем они терпеливо подождали, пока групна пожарных спускала по лестничной шахте дверь. Когда дверь повернули, Герд увидел бледное лицо пожилого мужчины, крепко привязанного к двери. Его руки неестественно торчали в стороны, как у деревянного манекена. Мужчина не издавал ни звука, но лицо его выражало ужас, глаза были выпучены, рот широко открыт. Он, видимо, пытался кричать, но силы оставили его.

— Держитесь вплотную к стене! — приказал Рейтер пробиравшимся вместе с ним людям.

Пол под ногами шатался, кирпичные стены вспучивались от огня. Металлические балки тоже прогибались: упираясь в потолок и искривляясь от жара, они выстреливали горячими заклепками, как пулями.

— В каком темпе удается эвакуировать людей вниз? — спросил Бодо.

— Одних выносят по лестнице, других опускают через шахту. На каждого больного уходит около семи минут.

— Спустите всех сестер вниз, — распорядился Рейтер.

Унтер-офицер небрежно козырнул и обратился к своим подчиненным:

— Спустите всех сестер на землю. Давайте начнем с этого этажа.

Солдаты инженерных войск последовали за унтер-офицером, собрали сестер и приказали им оставить больных и спуститься вниз. Те начали было возражать, но им пришлось подчиниться строгому приказу.

— Сколько, по-вашему, все это еще продержится, Рейтер?

— Не больше десяти минут, Герд. Никто из них не видел, как вниз соскользнул первый ряд коек. Один связной громко выругался, завизжала какая-то сестра, и за какую-нибудь секунду вся дальняя часть отделения опустела. Пламя пожара осветило потолок — стены уже не было. Вздувшись, она рухнула во двор вместе с койками и людьми. За ними со скрежетом поползли койки второго ряда, но, столкнувшись, на какоето время остановились. Искалеченные больные пытались ухватиться за что-нибудь, но лишь срывали себе ногти. Одна из сестер проехалась сидя по хорошо натертому полу, на всем пути стыдливо прикрывая юбкой обнаженные ноги, пока не рухнула вместе с другими во двор.