Ламберт управлял высотой полета посредством дросселей, позволяя самолету медленно терять высоту вместе с уменьшением скорости. Рули высоты по-прежнему не действовали.

— Мне понадобится весь твой вес, Мики, — сказал Ламберт, обращаясь к Бэттерсби.

Они медленно приближались к взлетно-посадочной полосе со светотехническим оборудованием. Бэттерсби включил механизм выпуска шасси и, ко всеобщему облегчению, оно плавно встало на замки без каких-либо происшествий.

— Закрылки на двадцать градусов. Держитесь крепче за что-нибудь. Если хвост и отскочит, то только самый кончик. Смотрите не выскользните из самолета, — дал Ламберт несколько распоряжений подряд.

Он вел самолет на высоте не более четырехсот футов над деревьями и продолжал снижаться. Вышка аэродрома Уорли-Фен поползла вверх и пронзила линию горизонта. Ламберт прилагал все силы, чтобы удержать штурвал. «Ну-ну, давай, „скрипучая дверь“, не подведи, родная! Последний раз!» — взмолился Ламберт про себя. Бэттерсби и Ламберт наваливались на штурвал с такой силой, что стали даже опасаться, не погнулся бы металл.

Никто из них не произнес ни слова. Они уже прошли значительную часть полосы, но колеса еще не коснулись ее.

— Не могу посадить, не слушается! — пробормотал Ламберт.

Продолжать лететь по такой глиссаде означало бы сильнейшее и роковое столкновение с землей где-то за серединой аэродрома или еще хуже-в рощице за ним.

— Будь что будет, — сказал Ламберт и взял назад до отказа все рычаги управления двигателями.

«Скрипучая дверь» стукнулась о полосу, как кулак рассерженного человека о стол. Заскрипели заклепки. Покрышки на колесах завизжали, как побитые собаки, и этот визг повторялся всякий раз, когда подпрыгивающий самолет разогретой резиной касался бетонированной полосы. Ламберт полностью выпустил закрылки, но самолет все еще мчался прямо на деревья в дальнем конце полосы со скоростью шестьдесят миль в час.

— Самолет качается! — крикнул Бэттерсби, но Ламберт уже заметил это и пытался уменьшить размахи качания.

В следующий момент началось невероятное, и псе перемешалось, как в аду. Бэттерсби был совершенно уверен, что им не сесть на полосу, и тем не менее понимал, что они садятся. Все ниже и ниже. Самолет сильно ударился и весь задрожал. По обоим бортам взметнулось яркое пламя. В окнах кабины замелькали желтые искры. Раздался пронзительный визг и скрежет. Послышались звуки раздираемого металла. В сумасшедшем ритме замелькали по сторонам деревья. Потом все звуки внезапно оборвались и наступила такая тишина, какой они никогда раньше не ощущали. Дигби в какое-то мгновение даже показалось, что он умер. Потом послышались булькающие звуки вытекающего из поврежденных баков бензина, заскрипел согнувшийся и теперь оседающий металл. Запахло гарью и стооктановым бензином, остро ощущались сладковато-терпкие запахи теплой крови и свежих ран.

Все молчали и не шевелились. Даже если бы самолет охватило огнем, вряд ли бы кто-нибудь из них пошевельнулся.

— Извините, ребята, — проговорил наконец Ламберт. Вынужден был убрать шасси. Выбирайтесь из самолета как можно скорее, он может вспыхнуть. Бинти, Кошер с тобой?

— Да, командир. Мы вынесем его.

— Флэш?

— Да-да, командир. Фланаган не забыл? — Ламберт протянул руку к косоглазой тряпичной кукле.

— Да, с Фланаган все в порядке, — сказал он. В последнее время Ламберт стал недолюбливать эту куклу.

В помещении для инструктажа каждому вернувшемуся из рейда члену экипажа давали по стаканчику рома. Низкорослая девушка из женской вспомогательный службы, тщательно накрашенная и напудренная, протягивала каждому по чашке сладкого чая с молоком. Два летчика раздвигали шторы затемнения на окнах. Небо на востоке стало бледно-розовым. За раскладными столами сидели офицеры и опрашивали возвратившиеся экипажи. Они торопливо записывали все, что говорили толпившиеся вокруг них летчики, которые по памяти воспроизводили все достойные внимания события в полете.

Их голоса звучали резко, а на чумазых лицах еще виднелись красные полосы от кислородных масок, напоминающие нарисованные улыбки на лицах грязных клоунов. Неожиданное осознание того, что они остались живы, действовало на них куда более возбуждающе, чем предписанный министерством авиации стаканчик рома.

Ламберт не уходил из помещения, хотя опрос возвратившихся уже закончился. Он всегда поджидал, но на этот раз его ожидания оказались напрасными. Никаких признаков возвращения Мики Мерфи или кого-нибудь другого из экипажа Суита не было. Поеживаясь от холодного ночного воздуха, на предангарной бетонированной площадке, где обычно стоял самолет Суита, сгруппировалось шесть членов экипажа наземного обслуживания этого бомбардировщика. На них были шерстяные подшлемники и длинные шарфы. Они глубоко засунули руки в карманы курток и вынимали их оттуда лишь для того, чтобы закурить новую или еще раз зажечь потухшую сигарету. На бетоне под их ногами валялось множество растоптанных белых окурков. Никто не произносил ни слова, только кто-нибудь время от времени спрашивал, который теперь час. Наконец сержант — специалист по двигателям, когда-то изучавший основной курс вместе с Мики Мерфи, — сказал:

— Пойдемте, ребята. Пора завтракать.

Они медленно пошли по аэродрому, глядя себе под ноги и надеясь не встретить никого из знакомых.

Гиммель последним из эскадрильи посадил свой истребитель на аэродром Кронсдейк. Вышедший из строя двигатель доставил ему немало хлопот во время рулежки, но летчик ожидал этого и потому был готов. Гиммель подрулил к месту стоянки на большой скорости и с такой силой нажал ногой на левую тормозную педаль, что машина неожиданно круто развернулась. Затем он выключил оба двигателя. Гирокомпас и гирогоризонт остановились с приятным музыкальным мурлыканьем, а остывающие двигатели слегка зазвенели. Недалеко от самолета стояла группа людей. Христиан Гиммель узнал среди них начальника медицинской службы и майора Реденбахера. Дежурный офицер по командно-диспетчерскому пункту явно нервничал и торопливо выключил огни на взлетно-посадочной полосе.

В дальнем конце аэродрома было оживленно. Светили карманные фонари и фары автомашин. По тому, как беспокойно двигались их лучи, Гиммель понял, что происходит что-то необычное, что все куда-то торопятся.

— Что происходит? — спросил Гиммель механика из команды наземного обслуживания, когда спустился по стремянке на землю.

— Неудачная ночь, Христиан. Сбили обер-лейтенанта Лёвенгерца, а сейчас они полагают, что и лейтенант Кокке тоже погиб.

— Этот двигатель надо сменить, — сказал Гиммель механику. — Он сегодня отказал в самый разгар перехвата.

— Это не оттого, что на свечах было масло.

— Как раз от этого, — настоял Христиан, — клапаны тоже неисправны. Ты же слышал, как работает двигатель! Так или иначе, но командир эскадрильи приказал сменить двигатель, если он еще раз забарахлит.

— Хорошо, мы поставим новый двигатель, Христиан. Кстати, по телетайпу сообщили, что Лёвенгерц награжден Рыцарским крестом.

— А это точно, что Лёвенгерц погиб?

— Оператор на радиолокационной станции «Горностай» видел, как его самолет взорвался при падении в море. Говорят, будто его подбил снаряд с корабля противовоздушной обороны. Рыцарский крест ему должен был вручить лично рейсхмаршал Геринг.

— А Кокке?

— Там сначала думали, что это его рация работала, однако никаких сообщений о том, что он где-нибудь сел, не получено, — ответил механик.

— Может, они еще появятся? — заметил Христиан.

— Тебя ждет командир авиационной эскадры, — предупредил механик Гиммеля. — И этот пожилой в штатском.

— Я знал, что они придут, — сказал Гиммель. — В моем шкафчике есть бутылка коньяку и купол от американского парашюта. Можешь взять их себе.

— Начальник медицинской службы тоже там, — продолжал механик.

— Да, он, конечно, хочет посмотреть, — сказал Гиммель. — В конце концов он ведь тоже человек.