Чаще всего Николая Второго, иногда в его братьев Георгия или Михаила. А я попал в тело непонятно кого. Кроме того, засланцы в прошлое готовились, штудировали соответствующую литературу, все знали и все помнили, в крайнем случае, были мастерами своей профессии. Тут же начинали все изобретать: промежуточный патрон и командирскую башенку, автоматы и вертолеты и отважно громили всех вражин, прогибая историю под себя.
А какая у меня профессия? Бюрократ? Паразит? Так здесь конкуренция у меня будет бешенная. Кроме того, тут правит бал каллиграфия, а у меня почерк — как курица лапой. Орфография опять же не та. Через год может все перейдут на новую, упрощенную, но ты проживи во время революции этот год. Шансы выжить здесь не больше чем у безбашенного наркомана, берущего дешевую дурь у случайных дилеров за треть цены.
Ладно, не время голову ломать, может это просто дурной сон. Может быть, я проснусь, и буду вспоминать все это, как простой кошмар. И я опять втиснулся на лавку, заняв крохотное свободное место среди сидящих дремлющих пассажиров. Мое тело плотно прижали локтями, сидеть было крайне неудобно, но я героически попытался заснуть, и скоро это мне удалось.
И в этом сне я так же видел сны. Удивительные сны. Видно, необходимая информация загружалась с опозданием. В виде красочных картинок и не полная.
Так снился мне городок Ботушаны (Румыния), приграничный город неподалеку от Черновцов, где я сроду не бывал. Как и вообще в Румынии. Там я, на этот раз уже как Поляков Иван Алексеевич, к своему удивлению служил офицером штаба 9-й Русской Императорской Армии. Полным ходом шла великая европейская бойня- Первая мировая война, в которой было уничтожено десять миллионов человек и искалечено двадцать миллионов.
И тут мне не сильно повезло, если офицеров во время революции все ненавидели и ставили к стенке без особых сентенций, то штабных ненавидели все поголовно, даже коллеги офицеры. Хотя за что? Отвечал я за дороги и мосты и координировал работу частей стройбата. От меня сильно много не зависело, самостоятельно я вопросы не решал, так: собрать информацию, доложить по инстанциям, проконтролировать выполнение работ. Кроме того, по своему происхождению я был не из дворян, а из казаков. Впрочем, хрен редьки не слаще, казаков тут все рассматривали как гнусных душителей революции 1905 года и природных врагов славной февральской 1917.
Ощущение полной глубочайшей задницы не покидали нас уже давно. Царь, наш добрый деспот, уж точно ухитрился достать всех, вплоть до ближнего круга, вопреки собственным интересам переставшего его защищать. Николай II отрекся в пользу брата, тот, в свою очередь, отрекся неизвестно в чью пользу, так что власть подхватили разудалые волонтеры-добровольцы оказавшиеся в тот момент в Петрограде. Восторга было море. Это была нерешительная трусливая кучка местных политиканов, инвалидов мысли, из числа чиновников-взяточников и бестолковых министров, во главе с пройдохой Керенским — именовавшие себя Временным Правительством.
Отчего-то эти господа панически боясь даже призрака восстановления самодержавия, истерически всюду его преследуя, так что наш убогий председатель Правительства, прозевал действительную опасность с левого фланга, со стороны своих братьев по разуму. Левые революционеры в свою очередь хотели попытаться порулить этой несчастной страной. Стихия понемногу раскочегаривалась, и это было тем более опасно, что чего-чего, а дефицита в «руководящих и направляющих» силах не было. Уже в начале октября нельзя было сомневаться, что злополучный демократический парламент революционного самодура Керенского доживает свои последние дни. Нависала багровая туча. Надвигалось новое, ужасное зло — гражданская распря.
Всякая дисциплина в русской армии была после Февральской революции сразу разрушена "приказом № 1", отменявшим отдание чести. И пошло-поехало. Так смотрели на дело обиженные старые генералы и амбициозные молодые поручики. Но это все вздор. Старая армия отражала господство старых классов. Старую армию сразу убила революция. Если крестьянин под революционными лозунгами пинками прогонял помещика из поместья, а то и убивал его, то понятно, что сын этого крестьянина никак не мог подчиняться сыну помещика в качестве офицера.
Армия — не только техническая организация, связанная маршировкой и отданием чести, а моральная организация, основанная на определенных взаимоотношениях людей и классов. Когда старые отношения взрываются революцией, армия неизбежно гибнет. Так было всегда. Так что у новых властей получалась в итоге не армия, а бродячий цирк.
Естественно, что всякая работа штаба в это время вообще, а в частности, нашего хозяйственного генерал-квартирмейстерского отдела, почти совсем прекратилась. По старой привычке мы — офицеры, упорно продолжали посещать штаб, где убивали свое время за каждодневной игрой в шахматы, шашки, в злободневных разговорах и в обсуждении назревающих событий, стараясь, подняв завесу, заглянуть в смутное будущее. Так сказать, притихли, принюхиваясь к новым ветрам. Как в это время воевала наша доблестная армия с врагами, было решительно непонятно.
Свято место пусто не бывает, так что скоро у нас появились самозванные конкурирующие властные органы. Так что, боевой темой для наших бесед, весьма часто, служили несуразные, подчас дикие постановления армейского комитета, заседавшего здесь же, в Ботушанах. Это детище революции, созданное с очевидной целью подорвать престиж офицерского состава и тем самым ускорить развал армии, косо смотрело на всех нас поголовно, расценивая офицеров штаба вообще, а особенно офицеров генерального штаба, как определенных и закоренелых контрреволюционеров. Как там, у Шекспира в "Ромео и Джульетта" говорится: "Бунтовщики! Кто нарушает мир? Кто оскверняет меч свой кровью ближних? Не слушают! Эй, эй, вы, люди! Звери!"
Самой заветной мечтой злобствующего армейского комитета, знающем толк в беспределе, было поставить нас всех к стенке. Но пока они не решались. У меня по заднице от таких захватывающих перспектив частенько пробегал холодок. Хотя, пока еще никакой непосредственной опасности нам не грозило. Наличие румынских частей в городе и юнкеров местного военного училища, в значительной степени обуздывало аппетиты "товарищей". Однако, у большинства из нас душевное равновесие было нарушено, росла растерянность, совершенно не было уверенности в завтрашнем дне. Кроме того, становилось до боли обидно, что даже недалекие румыны и те как-то поддерживают у себя какой никакой порядок, а мы русские — гордо считающие себя мировой державой, не в состоянии организовать у себя вообще никакого, у нас царит полный хаос.
Невозможно было оставаться равнодушным и видеть, как убогие мероприятия "Нового Правительства" окончательно разваливают в армии все то, что с большим трудом удалось пока сохранить. Становилось ясно, что гибнет не армия, не фронт, а гибнет уже все государство. Даже самые неисправимые оптимисты и те уже считали, что Россия катится в бездну по наклонной плоскости.
Вначале, значительная удаленность от очага революционной заразы — Петрограда позволила армиям Румынского фронта, в том числе и нашей, дольше других сохранять, хотя бы видимый порядок. Но гнусная социалистическая пропаганда продолжала свое черное дело. Грабь награбленное! Что можно противопоставить такому мощному лозунгу? Развал фронта, происходивший обратно пропорционально расстоянию до Петрограда, постепенно близился и, наконец, проник и в нашу армию. Жалкие попытки противодействия, не поддержанные к тому же свыше, были совершенно безуспешны. Толку от них не было, остановить заразу мы оказались бессильны. Кризис грыз армию, как крыса сулугуни.
В роли вынужденных зрителей, мы наблюдали развертывающуюся кошмарную и мучительную драму: с хрустом, как вешний лед, ломались вековые устои, рушились старые идеалы, традиции благородного прошлого, падали покровы, обнажая гнусное бесстыдство и отвратительное убожество многих наших " перековавшихся" руководителей, еще вчера купавшихся в лучах царского блеска и ласки, а ныне делавших головокружительную революционную карьеру. Несся ужасный вихрь, тайфун, превращавший все в груду обломков.
