Так, понемногу, в долгом анализе сотен листков прочерчивалось знание о биологическом чуде, теплящемся на нашей планете. Собственно, это и было главным доказательством его реальности, и этого-то никогда не дало бы науке изучение единичного экземпляра, пойманного или убитого. Секрет успеха был именно в коллекционировании этих листков, этих записей и писем, что казалось иным зоологам оступью в зыбкую словестность. Нам говорили: людские слова - не доказательство. Мы показали, что опираемся не на свидетельство того или иного человека. Любое может быть заблуждением или неправдой. Но мы подвергли изучению тот факт, что показаний много. Это не слова о факте, а факт. И при добросовестном рассмотрении этот факт ошеломляюще упрям, как всякий другой. Листки сцементировались в доказательство. Оно налицо.
Если перевести это на язык теории вероятностей, то достаточно большое число достаточно независимых друг от друга сведений, каждое из которых не может безоговорочно считаться достоверным, в сумме дает достоверность. То, что зоологи готовы были презреть по сравнению со скелетом и шкурой, закон больших чисел превратил в достоверность. Реликтовый палеоантроп, умеющий не попадать ни в одну западню, попался в эту. Оставалось проверить, действительно ли источники информации достаточно независимы друг от друга и в самом ли деле гигантская масса показаний не противоречит друг другу, а совмещается в единую биологическую картину. Наконец, если это так, подкрепляется ли эта картина какой-либо теоретической концепцией и подтверждает ли она теорию в свою очередь. Раз все так - открытие состоялось. Необычный ход событий в биологической науке...
Иными словами, применен неклассический, неожиданный метод для установления биологической истины: нагромождено много неравноценных и по отдельности неполноценных сведений. Лишь их количество заставляет ставить вопрос о коэффициенте вероятности. Среди сведений есть некоторый процент ложных, фальшивых, но он оказался настолько ничтожным, что элиминируется: коэффициент вероятности практически оказался равным достоверности. О, всякому ясно, насколько этот путь к истине расточителен - это собирание случайных данных. Но результат его надежен и точен. Факт, который по ряду причин иными способами был неуловим, уловлен.
Чем вероятней становится факт с накоплением данных, тем однозначнее становится теория, объясняющая этот факт. Если факт существует, то объяснение может быть только таким-то, - оно необходимо для познания самого факта. Обратно: если данная теория антропогенеза верна, данный факт не является маловероятным, напротив, его появление на сцене можно и следует ожидать.
Чего я не могу дать читателю - это сделать его специалистом. Но он должен вообразить: мы, специалисты, теперь мыслим сериями, - в этом отличие даже от крупных и благожелательных биологов, которые, листая наши данные, видят рассказы и взвешивают их вероятность. Для нас каждый рассказ - совокупность множества деталей, а всякая из них, как бусы на нитку, нанизана вместе с подобными деталями из других рассказов. Далеко не каждый наблюдатель заметит особенности шеи, или манеру отходить от человека при встрече, или ногти, или особенность поведения лошадей при неожиданной встрече... Сотня таких встречающихся там и тут признаков нами засечена. Вот мы вынесли на карточку, озаглавленную "шея", шифры всех эпизодов, где упомянута шея, или, напротив, перфорировали карточки многих эпизодов отверстием, означающим "шея". Мы получаем серии. И когда кто-либо сообщает нам о новом наблюдении, мы первым делом и уже невольно примеряем детали к сериям. Но этого не продемонстрируешь здесь, в коротком очерке.
Одна моя помощница разнесла всю имевшуюся информацию на карточки, и вместе с мужем они разложили их на полу своей комнаты по заданой схеме. Пересмотрев их все, муж, далекий от наших страстей, капитулировал: "Я вижу его, как живого!" Нам, посвященным, достаточно услышать какую-нибудь деталь, чтобы, переглянувшись, понять, плоть это или вне серий. А извне нам говорят: пусть и правдоподобно все это, но ведь бесплотно, слова. Чтобы почувствовать плоть, надо прочесть очень много. Плоть выступит сквозь слова.
Я принял крест привести всю эту груду в порядок. Плод нескольких лет невероятного напряжения, толстенная рукопись продиктована, завершена: "Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах". В ней тридцать четыре авторских листа - тесный свод всего узнанного и понятого на 1960 год, а вторым приступом - к исходу 1962 года. Это - черта под целым этапом работы.
Теперь надо было напечатать эту книгу. Ведь без этого почти никто не слышал толком, на чем мы стоим.
Нет, мы встречали не только насмешки да кукиши: снова и снова протягивались в помощь человеческие руки.
Нужны отзывы посторонних зоологов на рукопись. И вот - вдумчивый положительный разбор С.К.Клумова. Другой рецензент - Н.Н.Ладыгина-Котс. Наконец - заведующий кафедрой зоологии позвоночных Ленинградского университета профессор П.Б.Терентьев. Разумеется, рекомендация рукописи к печати (кроме главы о восточной медицине) не обязала его стать моим сторонником ни в коем случае. Но он взыскательно проверил научную фактуру. Не скрою, это была истинная радость сдать ему письменный экзамен на аттестат зрелости зоологическоо мышления. Впрочем, на одной ошибке мэтр меня поймал, и это оказалось именинами "нашего подопечного". П.В.Терентьев сверил мой текст с каноническим двенадцатым изданием "Системы природы" Иарла Линнея и наставил меня, что данный вид был окрещен Линнеем не "человек ночной", ибо это относится к описательной части, а "человек троглодитовый". Спасибо за науку. Отныне: Homo troglodytes Linnaeus. Троглодит!
Еще одна протянутая навстречу теплая человеческая рука. Заместитель заведующего Отделом науки ЦК КПСС А.С.Монин не сделал чего-нибудь особенного - он просто с внимательным товариществом отнесся к научному поиску. Правда, книгу удалось напечатать таким тиражом, каким выходили средневековые первопечатные книги, - сто восемьдесят экземпляров. Но она вошла в мир человеческих книг. Пусть в последнюю минуту видный профессор антропологии метался по учреждениям, требуя прервать печатанье ниспровергающей дарвинизм книги. Книга вышла. Пусть директор Института антропологии МГУ распорядился не приобрести в библиотеку ни одного экземпляра. Она существовала отныне.
Так ли? В сущности, эти четыреста с лишним страниц мелкого шрифта - не более чем научное "предварительное сообщение", хоть более пространное и продвинутое, чем мемуар В.А.Хахлова, поданный в Академию наук в 1914 году. Сообщение кому? Ни одного отклика в научной печати, ни рецензии - вот уже пять лет.
Неужто опять "записка, не имеющая научного значения"?
Утешение разве что в том, что соответствующий раздел "Системы природы" Карла Линнея тоже оказался в числе эдаких записок. На раскопки Линнеевой трагедии по моему следу двинулся дальше еще один наш прозелит - Дмитрий Юрьевич Баянов.
Попал он в наши щи совсем случайно. По долгу службы оказался переводчиком моей беседы с двумя корреспондентами английских газет и, заинтересовавшись ее невероятным содержанием, отправился в Ленинскую библиотеку и выписал мою книгу "Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах". Как всякий, кто прочел ее от начала до конца, он убедился. А как молодой и честный, он уже не мог остаться в стороне и отдал этой теме весь запас времени, всю неистраченность ума и сердца. Много, очень много труда. Сегодня о Д.Ю.Баянове - хоть в кредит - уже можно сказать высокое слово: возникающий специалист.
В призрачном окружении муляжей мегатерия, эласмотерия, саблезубого тигра, чучел огромных слонов, образов вымерших и живущих диковин животного царства, в одном из залов московского Дарвиновского музея Д.Ю.Баянов прочел нам на семинаре, руководимом П.П.Смолиным, пятичасовой доклад - волнующее разыскание о великом открытии Линнея, запечатленном, но вскоре и затоптанном его учениками, об открытии, забытом и осмеянном на двести лет и вот теперь заново повторенном.
