– Прошу прощения! – дружелюбно кричу я ей. – Впредь будьте осторожнее, не стойте у воды, иначе вас непременно кто-нибудь обрызгает.

Ной тем временем плывет кролем (как он его себе представляет). Брызгается он ужасно, поэтому и посетители, и официанты недовольно на него косятся.

– Готов спорить на что угодно: Ной – первый человек, который когда-либо купался в этом бассейне, – с усмешкой замечает Лоркан.

Пока мы наблюдаем за Ноем, в бар заходят Ричард и еще несколько человек, которые летели с нами на Иконос. Выглядит Ричард не лучшим образом – он побледнел, осунулся, щеки ввалились, и мне становится его жалко.

– А-а, вы здесь, – говорит он и тяжело опускается на скамью. – От Лотти есть что-нибудь?

– Да. И хорошая новость заключается в том, что их брак все еще может быть аннулирован без всяких проблем, – говорю я, чтобы немного его подбодрить.

– Ка-ак?! – удивляется Лоркан, со стуком опуская свой бокал на столешницу. – Они до сих пор не… Да что с ними такое?!

– У Лотти был приступ аллергии, – я с беззаботным видом пожимаю плечами. – Какой-то бестолковый массажист использовал арахисовое масло или что-то в этом роде, и Лотти вся распухла.

– Арахисовое масло? – Ричард в тревоге вскидывает на меня глаза. – Надеюсь, все обошлось? Она хотя бы показалась врачу?

– Думаю, с ней все в порядке, не волнуйся, – говорю я, но Ричард не успокаивается.

– Аллергические реакции могут быть очень опасны, – говорит он. – И Лотти отлично это знает. Почему она не предупредила персонал, что ей нельзя употреблять арахисовое масло ни в каком виде?

– Не знаю, – уклончиво отвечаю я. – А что это у тебя? – добавляю я, спеша переменить тему и показываю на листок бумаги, который Ричард держит в руках.

– Ничего, – так же уклончиво отвечает он и пытается спрятать бумагу за спиной. – Так… ничего особенного.

– А все-таки? – к нам вприпрыжку подбегает Ной, закутанный в шикарное черное полотенце, и я опускаю руки ему на плечи.

– Вообще-то… – Ричард свирепо смотрит сначала на меня, потом на Лоркана – мол, только попробуйте засмеяться. – Я начал сочинять для Лотти поэму. На французском.

– Ну и молодец, – говорю я и одобрительно киваю. – А можно посмотреть?

– Я, собственно, еще не закончил. – Ричард нехотя протягивает мне свое творение.

– «Je t’aime, Lottie, Plus qu’un zloty»… – читаю я и растерянно смотрю на Ричарда, не зная, что сказать. – Что ж, начало неплохое…

– «Я люблю тебя, Лотти, люблю больше чем зло?тые[53]», – переводит Лоркан. – Ты это серьезно?

– К «Лотти» очень трудно подобрать рифму, – обиженно говорит Ричард. – Сам попробуй.

– Бегемотти, – тут же предлагает Ной. – Это же так просто, дядя Ричард!.. Я люблю тебя, Лотти, ты моя бегемотти… Или – обормотти.

– Спасибо, Ной, – ворчит Ричард. – Неплохо, но… Лучше я все-таки подумаю еще немного.

– Нет, правда, у тебя получились очень хорошие стихи, – поспешно говорю я. – И вообще, главное – намерение…

Ричард одной рукой выхватывает у меня свое творение, а другой тянется к барному меню. На титульном листе крупным шрифтом напечатано «Изысканные болгарские блюда», внутри на отдельных листках помещены списки легких блюд и закусок.

– Это ты правильно придумал – нам всем не помешает немного подкрепиться, – говорю я. – А там, глядишь, и рифма подходящая найдется!

Ричард быстро пробегает глазами меню, потом знаком подзывает официантку.

– Что будете заказывать, сэр? – спрашивает она с улыбкой.

– У меня к вам несколько вопросов относительно «изысканных болгарских блюд», – говорит Ричард, строго глядя на девушку снизу вверх. – Вот у вас тут значится «Салат Триколор». Разве это болгарское блюдо?

– Сейчас узнаю, сэр, – улыбка официантки становится еще шире.

– А «Шаурма из курицы» – разве это национальная болгарская еда?

– Я уточню, сэр. – Официантка что-то быстро черкает в своем блокнотике.

– Ричард! – я незаметно пинаю его в лодыжку. – Перестань.

– А вот еще – клубный сэндвич. Это что, тоже традиционное блюдо местной кухни?

– Но, сэр…

– «Картофель фри фигурный»… В какой части страны его выращивают?

Официантка перестает писать и озадаченно глядит на него.

– Перестань, пожалуйста! – шепчу я ему и улыбаюсь официантке. – Извините, пожалуйста, нам нужно еще немного посовещаться.

– Я же просто спросил! – возмущается Ричард, когда официантка уходит. – Хотел прояснить ситуацию. Есть у меня право знать, что? я ем?

– То, что ты не можешь писать стихи по-французски, вовсе не повод вымещать свою досаду на ни в чем не повинной официантке, – строго говорю я. – Что касается болгарских блюд, вот, пожалуйста, – «сырная тарелка».

Я указываю ему на соответствующую строчку в меню.

– Это интернациональное блюдо, – хмуро возражает Ричард.

– Но сыр-то все равно болгарский!

– Ты, конечно, лучше всех все знаешь. – Он еще некоторое время разглядывает список блюд, потом захлопывает меню. – Пойду-ка я лучше спать.

– Ты так и не поешь?

– Если проголодаюсь, закажу что-нибудь в коридорной службе. До завтра.

– Спокойной ночи! – кричу я ему вслед, и Ричард, полуобернувшись, мрачно кивает.

– Бедный парень, – говорит Лоркан, как только Ричард скрывается из вида. – Он действительно ее любит!

– Думаю, да.

– Только человек, влюбленный настолько, что его умственные способности оказываются временно парализованными, способен написать подобное стихотворение, да еще по-французски…

– «Больше, чем зло?тые…» – цитирую я с улыбкой.

– «Ты моя бегемотти» звучит гораздо лучше. По крайней мере, рифма не хромает. – Лоркан слегка приподнимает брови. – Знаешь, Ной, быть может, со временем из тебя выйдет знаменитый поэт!

Ной кивает. Через минуту он снова бросается в бассейн, а мы молча наблюдаем за тем, как он шумно барахтается в воде.

– Славный мальчуган, – замечает Лоркан. – Развитый. Уравновешенный.

– Спасибо. – Мне приятно слышать эти слова, и я улыбаюсь. – Ной действительно умница, но… насколько он уравновешен? Разве уравновешенные дети рассказывают каждому встречному, что им якобы сделали пересадку сердца?..

– Не знаю. Мне он кажется вполне счастливым ребенком, – Лоркан отправляет в рот гость орешков. – Кстати, как у вас с правом опеки? Вы с бывшим мужем сумели договориться или?..

При слове «опека» я мгновенно напрягаюсь: в кровь вбрасывается адреналин, сердце начинает биться в учащенном ритме, как у солдата перед сражением, а руки сами собой тянутся к флеш-карте на шее. В голове один за другим всплывают варианты давно заготовленных речей – продолжительных, напичканных неопровержимыми аргументами и напоенных ядом убийственного сарказма. Кроме того, мне хочется что-нибудь сломать…

– Кое-кому из моих друзей пришлось судиться за право опеки над собственными детьми, – говорит Лоркан. – И должен сказать, это было очень нелегко.

– Да, – я стараюсь сохранить душевное равновесие. – Так часто бывает. Наверное.

Нелегко? Я могла бы кое-что порассказать о том, что такое «нелегко» на самом деле, но у меня в ушах снова начинает звучать голос Барнаби: «Говори, что хочешь, только не позволяй себе озлобляться».

– Но у тебя было не так? – уточняет Лоркан.

– Не так.

Эти слова даются мне с невероятным трудом, но я все же ухитряюсь их произнести, да еще и улыбнуться, чтобы замаскировать собственную ложь.

– У нас было не так. Мы договорились обо всем практически сразу. Были кое-какие нюансы, но их тоже удалось достаточно быстро урегулировать, – добавляю я для пущего правдоподобия. – В общем, все прошло достаточно быстро.

– Тебе повезло.

– Очень повезло.

– То есть ты и твой бывший… У вас нормальные отношения?

– Вот такие! – Я показываю ему оттопыренный большой палец.

– Невероятно! – говорит Лоркан с искренним восхищением и, кажется, даже с завистью. – А ты… ты уверена, что правильно поступила, когда с ним развелась?