Моргнув, он вспомнил, что является научным консультантом проекта по реестральному уничтожению ковида. Хмыкнул, не в силах даже слизнуть ниточку слюны, протянувшуюся изо рта, и вытереть немощной рукой мокрые уголки глаз.
Что это — банальная физиология полумертвого тела или сожаление об утраченной жизни?
Человек не должен лезть в такие глубинные законы мироздания. Не его это, хи-хи-хи, калибр.
Наконец Нудов разглядел безвестного самоубийцу — руководителя проекта по уничтожению ковида. Она махала рукой перед его глазами.
— Доктор Нудов, у нас всё готово. Можем начинать. Как вы себя чувствуете? Вы в состоянии наблюдать за ходом процесса?
В Нудове образовалось столько сарказма и злорадства, что он не просто кивнул или шевельнул рукой.
Он нашел в себе силы произнести умирающим голосом:
— Я в порядке. Я готов. Можете начинать.
Пока людишки-смертники погружались в Реестр, до того, как предпринять свою собственную последнюю попытку, Нудов вдруг вспомнил, какой мощный пинок дало науке исследование реестра. Как он и его фриланс-лаборатория судились с всесильной корпорацией-заказчиком, которая настаивала на том, что каким бы ни получился результат, он оплачен корпорацией и, следовательно, принадлежит ей. Каким призрачным был шанс отстоять фундаментальное открытие и как его все-таки удалось отстоять с помощью дорогущих адвокатов, нанятых спешно созданным альянсом корпораций-конкурентов и правительствами разных стран. Сколько свидетелей со стороны истца скоропостижно умерли, как много высокопоставленных рук набрали номера нужных людей. Ни одна из серьёзных сил в мире не хотела, чтобы тайна реестра принадлежала кому-то одному. В итоге суд сошелся во мнении, что разработка, не абсолютно отвечающая техзаданию заказчика, является достоянием человечества.
Естественно, фриланс-лаборатории Нудова-Мори приписали астрономические компенсации в адрес истца. Увидев сумму, горе-исследователь чуть не повесился, но за пару недель долг магическим образом обнулился.
Погружение в Реестр во славу матушки-земли, с целью вычеркнуть проклятый вирус из мироздания началось штатно.
Из вылазки ни живым, ни в форме инвалида любой степени тяжести, ни даже в форме сохранных трупов не выбрался ни один из участников.
Свержение (окончание Прямого включения)
Новомальвиновка — Воронежполис — ОктоМосква, 2049, 8 сентября
— Поспешность, да… в этом была наша ошибка, — встал из-за стола очкарик среднего роста, пухлый, с таким гладким лицом, будто над ним долго трудилась бригада фотошоперов, — Но было принято неизбежное решение. Учитывая, как стремительно ожесточается вирус, мы не могли не попытаться его уничтожить. На уровне, так сказать, операционной системы. Мы пошли по пути наименьшего зла.
Патриарх изучал решительное лицо Арбитра ответственных решений. Взгляд, словно капля, всё время сползал с неестественно гладкого овала.
Звуки совещания внезапно затуманились, а перед глазами пошла цветовая рябь, как на засмотренной до дыр VHS74-кассете. Изображение сменилось.
«Бассейн. Он движется вдоль бортика по сине-белому наливному полу, который скрипит под ботинками. Плеск и гул искажаются зеркалом бассейна, которое придаёт им немного металлические нотки. Параллельно и навстречу, по первой дорожке уверенным баттерфляем плывёт поздний сын мужчины — подросток лет четырнадцати. Движения его чёткие и изящные.
Метрах в пяти подросток меняет баттерфляй на брасс. Вот отец и сын почти поравнялись, и тут первый делает неожиданное для его габаритов и манер стремительное движение — наклоняется и выставляет руку вперёд ладонью.
Подросток с невероятным пружинистым чубом выныривает почти до пояса и даёт отцу пять. Слышится звонкий шлепок. Другой рукой игривый сын отправляет в отца веер серебристых брызг. Они щекочут лицо пожилого мужчины, бриллиантовыми шариками застревают в жёсткой щётке пегих усов, стекают по носогубным складкам. Мужчина улыбается.
А потом сын с хохотом снова меняет манеру и удаляется вдаль баттерфляем.
Мужчина смотрит ему вслед.
Мой сын. Мой единственный поздний сын.
Стоп.
У меня их трое — чуть постарше этого мальчика из воспомина... видения. С такими же чубами, гордыми непроницаемыми лицами, а ещё — здорово воспитанные, ловкие и стремительные.
Но почему они, будучи точными копиями друг друга, одновозрастные, никак не фигурируют в старых воспоминаниях? Когда им было пять, десять, тринадцать лет?
Откуда пришло это странное видение про единственного сына?
Снова помехи, и картинка меняется. Ему за шестьдесят. Он видит движущийся потолок. Яркие лампы рождают в затуманенных глазах радужные круглые блики. Рядом с каталкой, держась за боковую ручку, семенит жена — миловидная женщина за сорок. Она держит его за руку и бормочет:
— Простая операция, элементарная. Совсем скоро ты будешь в строю.
Пациент закрывает глаза…
Супруга пожимает мужнину руку.
— Сожмите и разожмите. Поработайте кулаком.
Пахнет антисептиком и резкими лекарствами.
Слева, точно на месте жены из прошлого видения, стоит женщина в маске и шапочке. Она выгоняет воздух из шприца, задрав его иглой вверх. Из операционного светильника, похожего на наборный диск древнего телефона, жарит пронзительный бестеневой свет.
На стене символ: внутри шестерёнки — рука, сжимающая задранный вверх гаечный ключ.
Проморгавшись, он смотрит на свою руку, которая в соответствии с инструкцией сжимает и разжимает кулак.
Эта рука…
Сколько же мне лет? Восемьдесят пять? Девяносто?
… похожа на конечность неправильно законсервированной мумии: ссохшаяся, но с дряблой обвисшей кожей, вся в пятнах, жилках и бородавках. Скрюченные артритные пальцы откровенно трясутся.
Что случилось? Почему я здесь? Кто я? Что мне будут вырезать? Неужели… Грудь сводит каменной рукой, давит, колет, пузырится. Сердце?
Анестезиолог втыкает ему в локтевую вену иглу. Спускает поршень. Снизу вверх по туловищу поднимается горячая свинцовая волна.
— Вот и отлично, — над пациентом склоняется мужчина со странным оптическим прибором на лбу. Это устройство с тремя объективами, один из которых при приближении оказывается лампой: — Простая операция, совсем простая. Скоро вы будете в строю.
Позади смутным пятном маячит ещё один жрец медицинского божества, пробуя хирургическую пилу, которая взвизгивает несколько раз подряд.
Мужчина-собеседник отклоняется назад, и на несчастного старика надвигается маска аппарата ИВЛ. В ней всё происходящее кажется искажённым, смутным и неверным.
Уплывая в темноту и безмолвие, пациент слышит:
— Странный выбор. Коллега, почему именно эта развалина? Он же на ладан дышит и вообще чудом пережил транспортировку.
— Высочайшая адаптивность мозга. Особенные лидерские качества. Склонность к балансу. Феноменальные выдержка и умение держать себя в руках. Вдобавок — выдающийся интеллект.
— Этому человеку сто тринадцать лет! Какой интеллект — в таком-то возрасте? Необратимые изменения когнитивных функций и высшей нервной деятельности — не-из-беж-ны!
— Тесты говорят обратное. Это всё, что вам… и мне положено знать. Приступаем, коллега. Времени совсем мало. Операцию экземпляр не переживёт. Надо спасти то, что нам велено. И вот ещё что. На будущее. Не стоит называть наши биологические объекты людьми. Иначе то, что мы делаем, будет слишком напоминать хладнокровное убийство…»
— … нельзя сказать, что мы не проводили тестов… кхм… испытаний. Извлекли из биолабораторных запасников образец давно забытой оспы. Это, если помните, вирус, который полностью победили в двадцатом веке. Кхм… Далее мы провели резекцию соответствующей ветки Реестра. И контрольный биоматериал с вирусом попросту исчез. Мы поняли, что метод работает.
