— А если знаешь, — сказал Юрковский, — то не болтай глупостей.

— Не ори на меня, — сказал Дауге. — Это не глупости. Неклассические эффекты ты учел, а цена этому сам видишь какая.

— Это тебе такая цена, — рассердился Юрковский. — До сих пор не читал моей последней статьи.

— Ладно, — сказал Дауге, — не сердись. У меня спина затекла.

— У меня тоже, — сказал Юрковский. Он перевернулся на живот и встал на четвереньки. Это было нелегко. Он дотянулся до перископа и заглянул в него. — П-посмотри-ка…»

Что для них важнее: ужас перед темной бездной гибели, воспоминания о пережитом или какой-то совершенно новый инстинкт, совсем недавно появившийся у творческих людей, — стремление непрерывно получать новые знания?

Явно — последнее.

Быков все же находит рискованный способ спасти корабль и, работая с экипажем на пределе возможностей, вытаскивает его из водородной пучины Юпитера. «Тахмасиб» доставляет груз на Амальтею, космосу на этот раз не позволяют забрать ни одной человеческой жизни.

Издатель настойчиво советовал авторам «обмажорить» концовку.

В результате она действительно зазвучала патетически: «Быкова директор узнал последним. Быков был бледен до синевы, и волосы его казались совсем медными, под глазами висели синие мешки, какие бывают от сильных и длительных перегрузок. Глаза его были красными. Он говорил так тихо, что директор ничего не мог разобрать и видел только, что говорит он медленно, с трудом шевеля губами. Возле Быкова стояли руководители отделов и начальник ракетодрома… Быков поднял глаза и увидел директора. Он встал, и по кабинету прошел шепоток, и все сразу замолчали… Они пошли навстречу друг Другу, гремя магнитными подковами по металлическому полу, и сошлись на середине комнаты. Они пожали друг другу руки и некоторое время стояли молча и неподвижно. Потом Быков отнял руку и сказал:

— Товарищ Кангрен, планетолет „Тахмасиб“ с грузом прибыл».

Но если финал повести и стал результатом неких редакторских настояний, то это, кажется, тот редкий случай, когда вмешательство редактора в работу талантливых авторов принесло добрые плоды. Да, концовка несколько выбивается из общего стиля повествования, но она, что называется, — «народная». Требовалась смысловая «отбивка» — как в последних кадрах киноленты, когда завершающая сцена естественно предваряет собой торжественную музыку и появление титров.

Ее и сделали, «…с грузом прибыл».

Звучит музыка.

Повесть «Путь на Амальтею» хороша тем, что в героизме ее персонажей нет ни казенщины, ни драматической наигранности. Они ведут себя естественно. Люди завоевывают космос, космос наносит контрудары, экипаж и «Тахмасиб» попали на передовую, сразились, победили, и… всё опять возвращается в обычный, более спокойный режим противостояния.

Обычные люди…

Но как они хороши!

В архиве Бориса Натановича сохранился предварительный вариант повести «Путь на Амальтею» под названием «Страшная большая планета». Он резко отличается от окончательной версии, опубликованной в 1960 году. Во-первых, там еще нет старой компании, штурмовавшей Венеру на «Хиусе», — Быкова и прочих. Во-вторых, там нет счастливого конца. Сначала гибнет капитан звездолета… затем врач… Остальные героически продолжают работу, но чувствуется: спасения ждать неоткуда, смерть не за горами. И, в-третьих, там нет глав, посвященных научному центру на спутнике Юпитера.

Но все это — отличия сюжетные, можно сказать, формальные.

Гораздо важнее отличия, коснувшиеся самого духа повести, творческого метода ее авторов.

Прежде всего, в «Страшной большой планете» происходит своего рода соревнование планеты Юпитер и маленькой группки отважных людей за читательское внимание. Они совершенно равноправны — от первой строчки до последней. Аркадий Натанович, единственный автор этого варианта повести, с увлечением обрушивает на любителей фантастики сведения о Юпитере, теории о Юпитере, картинки Юпитера…

А люди?

Ну что люди?

Да, они храбры, да, пафос творчества перед лицом неотвратимой гибели создает вокруг них ореол мрачного величия. Они будто вынырнули из времен Прометея, из горнила мужественной, но обреченной на поражение борьбы титанов против олимпийцев. Однако персонажи словно подняты на котурны, выглядят слишком театральными. А занавес, опускаемый над их последними часами (днями?) в ловушке юпитерианской атмосферы, создает царапающее ощущение пропавшей концовки. В итоге Юпитер вызывает больший интерес, чем его исследователи.

Совсем другое дело — «Путь на Амальтею».

И здесь о Юпитере говорится предостаточно, и здесь излагаются головоломные теории, ведутся ученые споры. Но все-таки супергигант Солнечной системы — на втором плане по сравнению с людьми. Экипаж звездолета и планетологи лишены каких бы то ни было котурн, нарисованы живо, даже с озорством. Они обладают той же отвагой, что и герои «Большой страшной планеты», но не произносят драматических монологов, а просто борятся со страхом, ведут себя достойно и делают свое дело. Этого достаточно, чтобы читатель их полюбил.

Очень важную роль сыграла речь новых персонажей. Она наполнена шутками, словесными аттракционами, грубоватым юмором старых друзей. Проще говоря, она обладает двумя важнейшими достоинствами: реалистичностью и увлекательностью. Остроты из «Пути на Амальтею» сразу пошли гулять по кухням и геологическим экспедициям, превращаясь в афоризмы. Небольшая повесть породила таких афоризмов больше, чем солидный том, посвященный штурму Венеры.

«— Эй, Грегор, после работы сыграем?

— Сыграем, — сказал Грегор.

— Снова будешь бит, Вадимчик, — сказал кто-то.

— На моей стороне закон вероятностей! — заявил Потапов».

«Юрковский слез со стула и спросил:

— Шарль, вы не видели мою Варечку?

Моллар погрозил ему пальцем.

— Ви мне все шутите, — сказал он, делая произвольные ударения. — Ви мне двенадцать дней шутите. — Он сел на диван рядом с Дауге. — Что есть Варечка? Я много раз слышалль

„Варечка“, сегодня ви ее ищете, но я ее не виделль ни один раз. А? — Он поглядел на Дауге. — Это птичька? Или это кошька? Или… э…

— Бегемот? — сказал Дауге.

— Что есть бегемот? — осведомился Моллар.

— Сэ такая лирондэй, — ответил Дауге. — Ласточка.

— О, l’hirondelle! — воскликнул Моллар. — Бегемот?

— Йес, — сказал Дауге. — Натюрлихь».

«— Кстати, Шарль, почему вы всегда спрашиваете Ваню, как девушки?

— Я очень люблю девушки, — серьезно сказал Моллар. — И всегда интересуюсь как».

«Одно метеоритное попадание, — сказал Жилин. — И два раза я въехал сюда сам. — Он показал пальцем, куда он въехал, но это было и так видно. — Один раз в самом начале ногами и потом в самом конце головой.

— Да, — сказал Быков. — Этого никакой механизм не выдержит».

«— …я рассчитал программу. Если общепринятая теория строения Юпитера верна, мы не сгорим.

Дауге хотел сказать, что общепринятой теории строения Юпитера не существует и никогда не существовало, но промолчал».

«— Иог-ганыч, — сказал Юрковский. — П-по-моему, Алексей что-то з-задумал, к-как ты думаешь?

— Не знаю, — сказал Дауге и посмотрел на него. — С чего ты взял?

— У н-него т-такая особенная морда, — сказал Юрковский. — Я его знаю».

«— Удачи и спокойной плазмы».

«— Когда на этом корабле будет дисциплина?»

Да, в «Страшной большой планете» тоже время от времени встречаются афористические высказывания. Особенно запоминается словесная стычка между профессором Беньковским и аспирантом Северцевым. Профессор ободряет товарищей по несчастью: «Не вешайте носы, друзья… Помните, у Пушкина? „Умирать так умирать, дело служивое“. Конечно, вы еще молоды… А я другой смерти не пожелал бы. Мой дед был военным моряком и подорвал на себе фашистский танк под Сталинградом… Мать и отец погибли во время второй экспедиции Кожина. И я тоже умру на посту. И желаю такой смерти своим сыновьям. Настоящему человеку не пристало подыхать от старческой немощи в своей берлоге…» Ему начинают возражать, Северцев произносит фразу: «Человек рожден для счастья, а не для безвестной гибели». На что Беньковский отвечает: «Человек рожден для труда». И сколько советских интеллигентов согласились бы с этими словами! Многие бы жизни свои положили за правду красивой фразы Беньковского.