— Выбирай любое, — нетерпеливо ответила ее хозяйка. — Ты же знаешь, куда мы собираемся, и сама можешь выбрать подходящий наряд. И торопись, чтобы я не опоздала! Энрико, проводи мою новую горничную в гардеробную.

Аннина неохотно удалилась. Она была слишком опытна во всех хитростях, чтобы поверить этой неожиданной уступчивости Виолетты и не заметить неудовольствия, с каким ее допустили к выполнению новых обязанностей. Аннина вынуждена была подчиниться, так как преданный Энрико не отходил от нее ни на шаг, но, едва отойдя от двери, она вдруг сказала ему, что забыла спросить о чем-то важном, и стремительно вошла в комнату, прежде чем Энрико смог помешать ей.

— Ступай, дочь моя, и исполни, что тебе приказано! Не беспокой нас больше, — сурово сказал монах. — Я буду исповедовать твою госпожу, ибо, прежде чем мы вновь встретимся с ней, она может долго томиться в ожидании утешения святой церкви. Если у тебя нет ничего безотлагательного, удались, пока ты еще не нанесла серьезного оскорбления религии.

Строгий тон кармелита, его властный и вместе с том спокойный взгляд внушил Аннине почтение. Испугавшись его проницательного взора и боясь оскорбить верования, которых придерживались все в Венеции и которые привыкла уважать и она, Аннина пробормотала извинение и исчезла. Но, прежде чем закрыть дверь, она еще раз обшарила глазами всю комнату. Когда они снова остались одни, монах жестом приказал молчать пылкому дону Камилло, который, едва сдерживая нетерпение, ожидал ухода незваной служанки.

— Будь благоразумен, сын мой, — сказал монах порывистому дону Камилло, — нас окружают предатели. В этом несчастном городе никогда не знаешь, кому можно довериться.

— Мне кажется, Энрико можно верить, — сказала донна Флоринда, но в голосе ее послышалось невольное сомнение.

— Это безразлично, дочь моя. Ему неизвестно присутствие здесь дона Камилло, и поэтому мы в безопасности. Герцог святой Агаты, если ты можешь вывести нас из этой ловушки, мы следуем за тобой.

Взгляд монаха предостерег Виолетту от радостного возгласа, готового сорваться с ее уст, и она молча вопросительно взглянула на дона Камилло. Выражение лица герцога не оставляло никаких сомнений в его ответе. Он поспешно написал карандашом несколько слов и, вложив в конверт монету, неслышными шагами прошел на балкон. Знак был подан. Все ждали затаив дыхание. Вскоре под окном послышался плеск весел. Выступив вперед, дон Камилло кинул конверт. Он так точно рассчитал, что было слышно, как монета ударилась о дно гондолы. Гондольер едва взглянул на балкон и, затянув обычную на каналах песню, лениво поплыл дальше с видом человека, которому некуда спешить.

— Удалось, — сказал герцог, услыхав песню Джино. — Через час мой посланный договорится с хозяином фелукки, и тогда все будет зависеть от того, сумеем ли мы незаметно выбраться из дворца. Вскоре мои люди будут здесь, и мы сделаем все, чтобы как можно скорее достигнуть Адриатики.

— Мы должны еще исполнить один необходимый долг, — заметил монах. — Дочери мои, идите к себе и займитесь приготовлениями к побегу, которые легко могут быть истолкованы как исполнение воли сената. Через несколько минут я снова позову вас сюда.

Удивленные женщины послушно удалились, и кармелит стал кратко, но ясно излагать герцогу свой план. Дон Камилло жадно слушал, и, когда монах кончил, оба скрылись в небольшой молельне. Не прошло и пятнадцати ми-пут, как монах вышел оттуда один и позвонил в колокольчик, звон которого был слышен в комнате Виолетты. Донна Флоринда и ее воспитанница тут же явились.

— Приготовься исповедоваться, дитя мое, — сказал священник, торжественно опускаясь в кресло, где он обычно выслушивал исповеди своей духовной дочери.

Лицо Виолетты то бледнело, то вновь заливалось румянцем, словно на душе ее лежал тяжкий грех. Взглянув с мольбой на свою наставницу и встретив ее мягкую, ободряющую улыбку, Виолетта с бьющимся сердцем, еле сдерживая волнение, преклонила колена на подушечке у ног своего духовного наставника, хотя мысли ее блуждали и она никак не могла сосредоточиться.

Приглушенный шепот донны Виолетты доносился только до отеческого слуха того, кому он предназначался. Дон Камилло смотрел в приоткрытую дверь часовни на склоненную фигуру девушки, на ее прижатые к груди руки и прекрасное лицо, доверчиво обращенное к монаху. Пока она признавалась в своих невинных грехах, румянец на ее щеках становился все гуще, а в глазах, еще недавно светившихся совершенно иным чувством, теперь вспыхнуло благоговейное волнение. Искренней, строго воспитанной Виолетте понадобилось гораздо больше времени, чтобы освободиться от тяжкого бремени своих грехов, чем житейски опытному герцогу святой Агаты. Ему казалось, что губы ее много раз шептали его имя и что он мог даже расслышать целые фразы, посвященные ему. Дважды добрейший падре невольно улыбался и после каждого признания Виолетты в каком-либо неосторожном поступке с любовью касался рукой ее обнаженной головы. Наконец Виолетта замолкла. Необычные обстоятельства этой исповеди лишь усилили торжественность, с которой монах дал Виолетте отпущение грехов.

Когда эта часть обряда была закончена, кармелит вошел в часовню. Недрогнувшей рукой он зажег свечи на алтаре и сделал необходимые приготовления к обряду. Дон Камилло, стоя рядом с Виолеттой, шептал ей что-то с жаром торжествующего и счастливого влюбленного. Донна Флоринда у дверей прислушивалась к каждому шороху, раздававшемуся в передней. Затем монах показался у входа в маленькую часовню и хотел что-то сказать, но быстрые шаги донны Флоринды помешали ему. Дон Камилло едва успел скрыться за занавесью окна, как дверь отворилась и вошла Аннина.

Заметив приготовленный алтарь и торжественный вид священника, она в замешательстве остановилась. Однако, тут же овладев собой, с той находчивостью, что помогла ей добиться должности, которую она теперь занимала, Аннина благоговейно перекрестилась и, как человек, знающий свои обязанности, отошла в сторону, словно тоже хотела принять участие в священной церемонии.

— Дочь моя, — сказал ей монах, — никто из присутствующих не покинет часовню, прежде чем не кончится обряд.

— Падре, мой долг всегда быть рядом с госпожой, а находиться подле нее в это утро — истинное счастье.

Монах в нерешительности смотрел на окружающих и начал было придумывать предлог, чтобы избавиться от Аннины, как вдруг из своего укрытия вышел дон Камилло.

— Приступайте, падре, — сказал он. — Пусть будет одним свидетелем моего счастья больше.

Произнося это, герцог многозначительно коснулся своей шпаги и бросил такой взгляд на оцепеневшую Аннину, что она с трудом сдержала возглас, готовый сорваться с ее уст. Монах, казалось, понял этот молчаливый уговор и своим глубоким голосом начал службу. Примечательное событие, свершавшееся в тот момент, участниками которого являлись они все, внушительное достоинство кармелита, грозящая им в случае разоблачения опасность и неизбежное наказание за то, что они посмели нарушить волю правителей, — все это вызывало чувства, куда более глубокие, нежели те, что обычно охватывают присутствующих во время брачных церемоний. Юная Виолетта с трепетом внимала торжественному голосу монаха и к концу венчания беспомощно оперлась на руку человека, с которым связала себя клятвой. Во время службы глаза кармелита горели тайным огнем и задолго до конца он так подчинил себе все чувства Аннины, что, держал ее корыстную душу в благоговейном страхе. Наконец брачный союз был заключен, и монах благословил молодых.

— Да не оставит тебя дева Мария, дочь моя! — сказал монах, впервые в жизни целуя чистый лоб плачущей Виолетты. — Герцог святой Агаты, да услышит твои молитвы твой святой покровитель, если ты будешь любящим супругом этой чистой и доверчивой девушке.

— Аминь! Кажется, мы вовремя закончили венчание, моя Виолетта, — я слышу плеск весел, — сказал дон Камилло.

Выглянув с балкона, он увидел, что не ошибся, и счел, что пришла пора самых решительных действий. Шестивесельная гондола, способная противостоять волнам Адриатики во время безветрия, с балдахином соответствующих размеров, остановилась у водных ворот дворца.