Следующим стоял вопрос о характере наказания. Самый старший сенатор предложил выслать Джакомо Градениго на несколько месяцев, ибо тот не раз уже навлекал на себя гнев сената. Но Соранцо со всем пылом благородного сердца воспротивился столь легкой каре. Он настоял на своем, причем старшие сенаторы позаботились о том, чтобы их согласие выглядело как уступка его аргументам. В конце концов решено было выслать Джакомо Градениго из Венеции на десять лет, а Осию — пожизненно. Если читателю кажется, будто осужденные не понесли строгого наказания, то пусть он не забывает, что ювелиру следовало благодарить судьбу за то, что он так легко отделался.

— Мы должны предать гласности сам приговор и причины, которыми он продиктован, — сказал один из судей, после того как обсуждение кончилось. — Власть всегда только выигрывает, обнародовав справедливое решение.

— И приведя его в исполнение, я надеюсь, — вставил Соранцо. — Итак, если на сегодняшний вечер все наши дела окончены, мы можем разойтись?

— Нет, у нас осталось еще дело Якопо.

— Но мне кажется, что мы можем передать его в простой суд.

— Как пожелаете, синьоры.

Двое кивнули в знак согласия, и все стали готовиться уходить.

Однако, прежде чем покинуть дворец, оба старших члена Совета еще долго совещались между собой. В результате появился тайный приказ судье по уголовным делам, и затем оба сенатора отправились по домам с чувством глубокого удовлетворения.

Соранцо же, наоборот, хотелось поскорее очутиться снова в кругу своей счастливой семьи. Впервые в жизни он возвращался в свой дворец недовольный собою. Его угнетала безотчетная грусть, ибо он сделал первый шаг на тернистом и скользком пути, в конечном счете приводившем к гибели все благородные порывы души, которые могут процветать лишь вдали от лжи и коварных доводов своекорыстия. Сенатор был бы счастлив вновь ощутить на сердце легкость, с какой он провожал свою прекрасную супругу к ее гондоле вечером, но в ту ночь он долго не мог уснуть, потрясенный пышным пасквилем на самые священные наши обязанности, одним из участников которого был он сам,

На следующее утро хоронили Антонио. Тайные агенты полиции приложили много усилий, чтобы распустить по городу слухи о том, что сенат разрешил воздать такие почести праху старого рыбака за его победу в гонках, а также как возмещение за его безвременную и таинственную смерть. В назначенный час, одетые подобающим образом, на площади собрались рыбаки, гордые оказанным им вниманием и готовые забыть свой прежний гнев во имя оказанных им теперь почестей. Вот как легко тем, кто благодаря случайности своего рождения или принципам порочного социального устройства находится у власти, заглаживать причиненное зло, поступаясь какими-то мелкими привилегиями.

Пред алтарем собора Святого Марка все еще служили заупокойные мессы. Первым среди священников был добрый кармелит; не зная усталости и голода, он усердно молился ради спасения души того, чьей гибели, можно сказать, сам был свидетелем. Но в эту минуту волнения на его усердие обратили внимание только те, кто должен был пресекать чрезмерные проявления чувств и вообще всякие нежелательные сцены.

Когда монах отошел от алтаря перед самым выносом юла, он почувствовал, как кто-то слегка потянул его за рукав, и через минуту очутился среди колонн сумрачного собора наедине с незнакомцем.

— Падре, вам ведь не раз приходилось давать отпущение грехов умирающим? — сказал незнакомец, и в этой фразе прозвучало скорее утверждение, нежели вопрос.

— Это моя священная обязанность.

— Сенат не забудет ваших услуг. Вы понадобитесь после того, как тело рыбака предадут земле.

Монах вздрогнул и побледнел, но, перекрестившись, наклонил голову в знак того, что готов исполнить свой долг. В это время тело рыбака подняли, и процессия двинулась на площадь. Впереди шли служители собора, за ними, распевая псалмы, следовал церковный хор. Кармелит поспешил присоединиться к нему. Далее несли покойного, без гроба, так как подобной роскоши и по сей день не знают итальянцы низшего сословия. Покойный был обряжен в праздничную одежду, на груди лежал крест; ветер развевал седые волосы, и, словно для того, чтобы смягчить жуткий облик смерти, на лицо старика положили букет цветов. Носилки покойного были богато украшены резьбой и позолотой — еще одно печальное свидетельство ложной гордости и пустых устремлений человеческого тщеславия.

За телом шел юноша; по его загорелому лицу, крепкой полуобнаженной фигуре и мрачному, блуждающему взгляду можно было догадаться, что это внук Антонио. Сенат знал, когда ему следовало милостиво уступить — теперь юношу освободили от работы на галерах, конечно, как шептали кругом, из сострадания по поводу безвременной смерти деда. Прямой взгляд, бесстрашная душа и непреклонная честность старого Антонио ожили теперь в его внуке. Несчастье лишь смягчило все эти черты:

Когда процессия двигалась по набережной к арсеналу, рыдания теснили грудь юноши, и губы его поминутно вздрагивали — горе угрожало взять верх над его выдержкой.

Но он не проронил ни единой слезы, пока земля не скрыла от его взора тело Антонио. Лишь тогда он, шатаясь, вышел из толпы, сел один в стороне и дал волю слезам; он плакал так, как может плакать лишь человек его возраста, почувствовавший себя одиноким в жизненной пустыне.

Так окончилось происшествие с рыбаком Антонио Веккио, чье имя скоро забыли в этом полном тайн городе, и лишь рыбаки с лагун хранили память о нем и долго еще превозносили его умение рыбачить и гордились победой в гонках над лучшими гребцами Венеции. Внук его жил и работал так же, как и другие юноши его сословия, и здесь мы расстанемся с ним, сказав только, что он настолько унаследовал природные качества деда, что не явился несколько часов спустя на Пьяцетту вместе с толпой, которую привело туда любопытство и мстительные чувства.

Отец Ансельмо нанял лодку и, подъехав к набережной, вышел на Пьяцетте в надежде, что ему, может быть, удастся наконец разыскать тех, к кому он был так глубоко привязан и о чьей судьбе до сих пор не имел никаких сведений. Надежде этой, впрочем, не суждено было сбыться. Человек, обратившийся к нему в соборе, уже ждал его, и, зная, что бесполезно и, более того, опасно противоречить там, где затронуты интересы государства, кармелит покорно отправился вслед за ним. Они шли кружным путем, но в конце концов дорога привела их к зданию тюрьмы. Там монаха оставили в помещении смотрителя, где он должен был дожидаться, пока его вызовут.

Теперь отправимся в камеру Якопо. После допроса на Совете Трех он был отведен в мрачную комнату, где провел ночь, как обычный арестант. На рассвете браво предстал пред так называемыми судьями, которые должны были решить его судьбу. Мы говорим “так называемыми” не случайно, ибо система, при которой желания правителей не только не совпадают с интересами подданных, но и расходятся с ними, никогда не располагает истинным правосудием; в тех случаях, когда авторитет властей может пострадать, инстинкт самосохранения так же безоговорочно заставляет их принять то или иное решение, как тот же инстинкт вынуждает человека бежать от опасности. Если это происходит даже в странах с более умеренным режимом, читатель легко поверит в существование подобных порядков в Венеции. Как и следовало ожидать, судьи, которые должны были вынести приговор Якопо, заранее получили определенные предписания, и суд этот был скорее данью внешней видимости порядка, нежели исполнением законов. Велись протоколы, допрашивались свидетели — или, во всяком случае, было объявлено, что они допрашивались, — и по городу намеренно распространялись слухи, что трибунал тщательно обдумывает приговор для такого чудовищного преступника, который в течение долгого времени беспрепятственно занимался своим кровавым ремеслом даже в центре города. Все утро легковерные торговцы рассказывали друг другу о всяких страшных преступлениях, что за последние три-четыре года приписывались Якопо. Один вспомнил какого-то чужестранца — его тело нашли у игорного дома, часто посещаемого теми, кто приезжает в Венецию. Другой привел случай с неким благородным юношей, павшим от руки убийцы прямо на мосту Риальто, а третий передавал подробности одного злодеяния, когда мать лишилась единственного сына, а молодая патрицианка — своего возлюбленного. Так, дополняя один другого, маленькая группка на набережной скоро насчитала , не меньше двадцати пяти человек, якобы погибших от руки Якопо, не включая сюда бессмысленной мести тому, кого они только что похоронили. К счастью, предмет этих , обвинений ничего не знал о разговорах, которые велись в городе, и проклятиях, сыпавшихся на его голову. Он даже не пытался оправдаться перед судьями, решительно отказавшись отвечать на их вопросы.