Псоглавый толмач тщательно выговаривал каждое слово, каждый звук, однако все равно в голосе его то и дело прорывались визгливые нотки.

– Собака! Животное! Знай свое место! – хотел было выкрикнуть ему в ответ желтобородый, но промолчал.

Толмач повторил свой вопрос и добавил:

– Отвечай, если ты хочешь легко умереть. Ну, живо!

И желтобородый ответил:

– Я прибыл издалека, со мною важная весть, я буду разговаривать только с вашим повелителем.

Толмач перевел. Псоглавые кратко посовещались, и желтобородый услышал:

– Глупец, кто поверит тебе, рожденному на той стороне?!

Желтобородый понимал – их много и они сильны. Однако он также не забывал и о том, что перед ним собаки, которым пора уже почувствовать хозяина. И он властно потребовал:

– Развяжите мне руки!

Толмач, с позволения старшего, ослабил веревки, и желтобородый, разодрав подкладку своего халата, достал оттуда платок. Тот самый небольшой, кружевной, но только уже не белоснежный, а просто серый платок.

– Вот, – сказал желтобородый. – Смотрите. Он волшебный.

Псоглавые по очереди осмотрели платок и остались в недоумении. Толмач сказал:

– Ты лжешь.

– Нет, я не лгу, – снисходительно улыбнулся желтобородый. – А просто вы, сторожа, не можете проверить правдивость моих слов. Я буду разговаривать только с вашим повелителем.

На этот раз псоглавые не сразу пришли к единому мнению. Они долго спорили и вновь по очереди рассматривали платок. Платок был крепок и более ничего. Наконец толмач спросил:

– Что нужно для того, чтобы мы поверили тебе?

В голосе толмача уже не было заносчивости. И желтобородый ответил просто:

– Нужен костер.

Толмач перевел. Старший из псоглавых долго молчал, настороженно прядал ушами, а потом-таки решился и властно махнул рукой. Принесли и наломали хвороста, сложили его поверх гнилушек.

– Вот видишь, мы уже не боимся огня! – сказал толмач. – Зажигай!

Желтобородый достал из пояса трут и кресало, высек искру, поджег хворост. Вспыхнул огонь, вначале маленький, а потом все больше и больше. Псоглавые сидели не шевелясь и как зачарованные смотрели на огонь; в их желтых холодных глазах светился плохо скрываемый ужас. Желтобородый невольно подумал, что еще мгновение – и он сможет обратить их всех в паническое бегство! Однако не для этого он явился сюда! Желтобородый взял платок и бросил его в огонь. Платок лежал на пылающих ветках и не горел. Желтобородый еще подбросил хвороста – пламя вскинулось выше, а платок по-прежнему не горел.

– Что это? – перевел толмач гортанный выкрик старшего.

– Дар, – ответил желтобородый. – Его мой господин, Великий Герцог, жалует вашему повелителю.

Толмач перевел, псоглавые промолчали, и тогда желтобородый продолжил:

– Сегодня вы увидели платок. Однако из подобного материала, он называется асбест, искусный мастер может выткать плащ, сработать кольчугу, шлем, щит. Псоглавый воин, одетый в несгораемые латы, непобедим.

Толмач перевел, и у костра надолго наступило молчание. Желтобородый попытался было заглянуть в глаза псоглавых, однако те, опасаясь огня, держались в тени.

– Зачем тебе это? – наконец перевел толмач настороженный возглас старшего.

И желтобородый ответил:

– Великий Герцог предлагает союз отважному племени псоглавых!

А затем, то и дело перебивая толмача, он принялся рассказывать о том, как он, желтобородый, прошел все варварские земли, проник во все крепости, измерил высоту стен и глубину рвов, число защитников и возможных предателей. Великий Герцог ждет только знака, и тогда они, Герцог и псоглавые, с обеих сторон ударят по варварам и сотрут с лица земли это проклятое, дикое племя…

– Дикое? – переспросил толмач.

– Да, дикое, – подтвердил желтобородый и с нескрываемым презрением добавил: – Они рождаются, живут и умирают не так, как мы.

Толмач внимательно посмотрел на желтобородого и повторил:

– Как мы… – и тотчас исправился: – Как вы… – и спросил: – Ну а мы тогда кто?

– Вы? – растерялся желтобородый. – Вы псоглавые. Но вы не варвары, вы смелые воины. Я научу вас делать несгораемые латы…

Однако толмач уже не слушал его – псоглавые о чем-то совещались. Желтобородый замолчал. И услышал:

– Ты, обезьяноликий! Народ твой лжив, двуличен и коварен. Так неужели мы настолько безумны, что возьмем на веру то, что будто одни обезьяноликие могут жаждать смерти другим да еще к тому же призывать на помощь нас, истинных людей, которых вы смеете обзывать псоглавыми?! Всё это ложь, ложь и ложь! И дар твой тоже ложь! Мы знаем: вы хотите заманить нас в ловушку, однако не ждите! Наши сожженные селения еще не забыли ваш прошлогодний набег!

– Я говорю вам истинную правду!..

– Молчи! И знай, что трижды глуп тот человек, который вздумает довериться обезьяне.

– Послушайте…

Но слушать желтобородого не стали. Псоглавые заговорили все разом, да так, что толмач едва успевал переводить:

– Обезьяноликие! Потомки обезьян и сами обезьяны! Крикливая, трусливая стая! Кто дал вам право называть себе людьми?!

И неизвестно, сколь долго б еще это продолжалось, однако окрик старшего заставил всех умолкнуть. Желтобородый с надеждой посмотрел на старшего, хотел было что-то сказать…

Да не успел – его толкнули, оглушили затылком об камень, подхватили под руки и поволокли к реке.

А когда рассвело, в овраге никого уже не было. Костер к тому времени давно погас, а на остывающих угольях лежал небольшой кружевной платок, так и не тронутый пламенем.

Шел по дороге бродяга… Но, правда, не просто бродяга, а бродячий мастеровой, и все же будем называть его для краткости бродягой. И вот он шел куда глаза глядят, и не было у него с собой ничего кроме котомки за спиной, в которой он носил простой и немудрящий столярный инструмент. Там были ножики, буравчики, молоток, стамеска на четыре случая, ножовка и, конечно, нутромер. Дело в том, что наш бродяга промышлял щепным товаром, мелочью, а более всего любил он делать флюгер петушком. Для этого он брал горбушку – желательно, осины, – и резал, вытачивал, сверлил где надо, а на хвосте у флюгера распушал кудрявые стружки, и получался почти что настоящий петушок. Флюгер поднимали на крышу, и там он вертелся на ветру, а по утрам, с восходом солнца, кукарекал – звонко и красиво. Вот такой был этот бродяга, бродячий мастеровой.

Да вот только беда была в том, что подобные флюгера за большое мастерство не считались. Делать-то их несложно – стоило лишь в клюв петушку вставить короткую стружку от древесного хмеля, а дальше… Всходило солнце, подсыхала роса, стружка начинала едва заметно трепетать и заводить зубчатку, потом зубчатка срывалась, открывала голосники, и флюгер кричал зарю. Вот и все, забава и только. Вот если б бродяга, подобно другим мастерам, умел делать замок на чужие шаги или механическую лошадь – ее не нужно кормить, – или хотя бы самогорящий очаг, тогда бы его везде встречали с почетом. А так… флюгера были почти в каждом доме, спроса на них почитай что никакого, да и стоили они дешево…

Но он другого не умел да и учиться не хотел – говорил, что не лежит душа – и посему бродил от селенья к селенью, и больше чем как на два дня нигде не останавливался. Заказов было очень мало, он даже кошелька себе не заводил. Да что там кошелек, когда огнивом и то он пользовался крайне редко.

Вот так и в тот памятный вечер бродяга остановился в лесу при дороге, хотел было развести костер, да передумал – ужин готовить было не из чего, а холода он не испытывал – лето в тот год выдалось теплое. Тогда бродяга наломал мягких веток для лежанки и совсем было собрался спать… Но спать не хотелось. Бродяга вздохнул, сел прямо на землю и подумал, что зря он, наверное, стал бродягой. Вот был бы он художником или, что еще лучше, поэтом, тогда б совсем другое дело. К художникам и поэтам, когда им плохо, являются музы и утешают их. Но только какой из него, из бродяги, художник? Его петухи… Да что и говорить! А поэт? Тут лучше вовсе молчать. Молчать и думать: так кто же это явится к бродяге, когда ему совсем, по-настоящему плохо?! Наверное, никто.