Вздохнув, она пожала плечами, словно боялась открыть рот. Говард снова сжал ее локоть.

– С ним же все будет в порядке, сама знаешь. И тебе лучше в это верить.

Наградив его полуулыбкой, она вдруг подмигнула, словно вспомнив, что за человек ее отец.

На шоссе они разминулись с патрульной машиной, сворачивающей на Копейную улицу.

На следующее утро его разбудил вой электропилы. Было одиннадцать часов, в окно лился солнечный свет. Выходит, дядюшка Рой не провел ночь в участке. Ночь и утро Говард проспал без сновидений, и так просто было повернуться на другой бок и снова задремать, но предстояло сделать слишком многое.

Он согнул поврежденную ногу: колено казалось натруженным и деревянным, но болело не так сильно, как вчера вечером. Снова обмотав его бинтами, Говард взял палку и доковылял до окна. Согнувшись над пилой, дядюшка Рой нарезал остатки досок. Он бросил обрубки в сорняки, а чистую чурку положил в горку, потом остановился глотнуть из кружки кофе.

Подгоняемый мыслью о кофе, Говард оделся и вышел на кухню, прихватив с собой палку. Он твердо решил больше не выпускать ее из виду, хотя и не знал точно почему. Колено, когда он начал двигаться, отпустило, и он почувствовал себя Железным Дровосеком, со скрипом возвращающимся к жизни после того, как заржавел под дождем.

Появилась с метелкой для пыли тетя Эдита. Вид у нее был, как у человека, тоскующего по ушедшим, более простым временам.

– Доброе утро, – сказала она. – Кофе, наверное, уже остыл.

– Еще горячий, – сказал Говард, доливая молока и насыпая сахар в кружку, которую она ему протянула.

Тетя Эдита смотрела на него внимательно, словно оценивая. Говард спросил себя, что ей известно про вчерашние эскапады, и внезапно почувствовал себя двенадцати– или тринадцатилетним подростком, которого поймали за тем, что он бросал в стену яйца.

– У дядюшки Роя все в порядке?

– У него всегда все в прядке. Он не в силах понять, как можно в себе сомневаться. Просто поддается энтузиазму.

– Он вчера вечером поздно вернулся?

– После двух. Сказал, что они с Беннетом закрывали бар «Тип-топ», но он не пил.

– Нет, – сказал Говард, – не в этом дело. Вчера в Мендосино вышла небольшая заварушка, и он меня выручил.

– Знаю, какая заварушка, или, во всяком случае, могу себе представить. – Убрав волосы со лба, она заколола их на затылке, но так, что половина прядей снова рассыпалась. В ее лице не было ни тени улыбки. – Есть такие люди, живут, как птички Божий, – сказала она. – Наверное, он благословен. А вот за тебя я беспокоюсь. Ты и недели здесь не провел, а уже впутался в неприятности. Я это чувствую. К тому же в серьезные. Знаю, это не твоя вина. Тебя в них затянуло, как лодку в шторм. Ты, вероятно, мог бы уехать, уйти на всех парусах от бури.

Ее слова прозвучали так неожиданно, таким окончательным приговором, что Говард растерялся и умолк. Он знал, что это не грубость, что она не пытается выставить его из дома.

– Уговори Сильвию уехать с тобой на юг. Здесь ей не место. А там у нее есть шанс. Я много об этом думала. Если она откроет небольшой магазинчик в каком-нибудь огромном торговом центре, нет ничего, чего она не могла бы добиться. Она могла бы создать целую сеть. Я читала о том, как другие люди так делают, например, одна женщина продавала печенье и заработала на этом состояние. Здесь ей негде развернуться. Здесь у нее шансов нет. Она остается ради нас. Но ведь мы без нее справимся.

– Может быть, она считает, что ради вас стоит оставаться?

– Может быть, она сочтет, что ради тебя стоит уехать?

И на это Говард не нашелся что ответить. Странно было слышать такое, особенно от его тети. Но тетя Эдита, как он начал в этом убеждаться, часто говорила именно то, что думала. Он пожал плечами:

– Я пока не могу уехать. Кое-что еще недоделано.

– И что же?

– В точности не знаю, только чувствую. Ну, понимаете, старый Грэхем…

– При чем тут Грэхем, Говард? Можешь мне объяснить? Ты ведь сам не знаешь, о чем говоришь.

Он покачал головой. За окном снова взвыла пила, и Говард услышал, как дядюшка Рой швыряет доски.

– Может, оно и к лучшему, – сказала она. – Может, это защитные чары. Но позаботься о моей дочери. Она не такая сильная, как думает. Мы все на нее опираемся.

Тут тетя Эдита гордо улыбнулась, и в это мгновение ее лицо смягчилось и она стала очень похожа на Сильвию. Потом вдруг лезвие пилы взвизгнуло, и агрегат остановился.

– Мать твою растак! – закричал дядюшка Рой, и на лице тети Эдиты снова проступили морщины тревоги и забот.

Они выглянули в окно – дядюшка Рой тянул за доску, стоймя застрявшую в механизме.

– Крови не видно, – сказала тетя Эдита, распахивая окно. – В чем дело?

– Ни в чем, – ответил дядюшка Рой, колотя по деревяшке кулаком.

– Тогда выключи пилу. Смотри, как бы она не заработала, пока ты молотишь кулаками.

– Переключатель перегрузки вырубился. Не включается, черт бы его побрал! – закричал он, оглядываясь в поисках чего-нибудь, чем бы ударить, и схватил в конце концов чурку два на четыре.

Глаза у него вылезли из орбит, словно он собирался показать засевшей доске, где раки зимуют. Он с силой ударил чуркой по доске, сшибив ее наземь с лезвия, а заодно промяв и расщепив деревяшку. Соскочив с лезвия, доска упала на подставку, а дядюшка Рой врезал по ней еще пару раз для верности, разбив ее в щепки. И гордо выпрямился: ноги широко расставлены, живот колышется от усилий. Потом он отер лоб и, щелкнув подтяжками, ногой отшвырнул доску в сторону.

Прижав руку ко рту, тетя Эдита еще смотрела на него в ужасе.

Дядюшка Рой изумленно воззрился на нее в ответ.

– Пришлось прикончить пациента, – сказал он и пошарил под мотором пилы, пока не нашел переключатель перегрузки. Взвизгнув, пила завыла, и он выключил ее обычным способом. – Иногда надо вздрючить шельму.

Тетя Эдита промолчала, но поглядела на Говарда. Он сообразил, что и вполовину с ней не наговорился. Жаль, что они не могут сесть за кофе и хорошенько все обсудить, получше узнать друг друга. Ему хотелось задать ей сотню вопросов – о ней и мистере Джиммерсе, об отце Сильвии, о музее привидений, об их с дядюшкой Роем жизни на северном побережье. Но как раз тут в кухню вошел дядюшка Рой, и момент был упущен. С вопросами придется подождать.

В углу верхней полки буфета сидел фарфоровый Шалтай-Болтай – в точности такой, как тот, что упал и разбился во время землетрясения.

– Смотрите, – сказал Говард. – Еще один. – Он указал на яйцеголового, и тетя Эдита взяла его в руки.

– Тот же самый, – сказала она. – Сильвия поколдовала над ним с тюбиком клея. У нее хорошие руки, и любая точная работа ладится. Трещин почти не видно.

Говард осмотрел фигурку.

– Совсем как трещины в обливке после обжига, правда? А мне так даже больше нравится, похоже на старинный фарфор из антикварной лавки. И мне нравится, что лицо у него стало старше. Не такое самодовольное.

Тетя Эдита ему улыбнулась.

– В этом вся Сильвия. Она и на людей иногда так действует.

– Это у нее от матери, – сказал дядюшка Рой, целуя жену в щеку. Потом, пожав плечами, он вдруг неловко опрокинул ее себе на локоть и поцеловал в губы.

– Ха! – сказал он, выпрямляясь вместе с ней. – Чудесный был обед вчера вечером, правда? Сильвия с этим ресторанчиком прямо в точку попала.

Тетя Эдита улыбнулась Говарду.

– Действительно было хорошо. Мы нечасто куда-нибудь выбираемся. Когда это было в последний раз, Рой?

– В восемьдесят третьем, да? Мы еще ходили тогда в кабачок, где играли польку. Тогда я еще танцевал. – Он подмигнул Эдите. – Стыд и срам, что мне пришлось уехать, как только мы покончили с обедом. Бедный Беннет…

– Не нужно врать, – сказала тетя Эдита. – Говард мне рассказал, зачем ты уезжал. Будут и другие вечера.

– Ей-богу, ты права. – Дядюшка Рой вдруг повеселел, словно его озарила какая-то мысль. – И сегодня ведь один будет, правда? – Он снова поцеловал Эдиту. – Называй меня ненасытным, – предложил он.