Лэйд понимал. Более того, находил сказанное разумным. Если в окружении Крамби в самом деле существует клика, поставившая целью уничтожить его, сломить ее противодействие может быть непросто. Розенберг силен как бык и, что того хуже, хитер как королевская кобра. Лейтон, кажется, опытный интриган и манипулятор. Коу старается не находиться на виду, но того, что Лэйд уже видел, достаточно, чтобы понять — этот человек определенно опасен. Синклер выглядит скверно, но и его нельзя списывать со счетов. Мисс ван Хольц… Лэйд мысленно чертыхнулся. Довольно и того, что каждый раз при виде мисс ван Хольц у него перехватывает дыхание и тяжелеет под ложечкой.

Любой из них может осложнить его расследование, строя на пути препоны. Любой из них может направить его по ложному пути, сбить с толку, смутить, заставить терять драгоценное время. Но…

Лэйд осторожно похлопал Крамби по плечу.

— Я непременно подпишу эту бумажку. Чуть позже. Когда разделаюсь с работой.

— Но…

— Как мудро заметил мистер Хиггс, у всякой котлеты есть две стороны, оттого при жарке не стоит обделять вниманием ни одну из них. Пусть я сошка без кабинета и привилегий, на данный момент мне будет удобнее оставаться именно в этом качестве качестве. Может, я не в силах отдавать приказов, зато и сам свободен как ветер. И, надо сказать, так мне привычнее всего работать. А теперь прошу меня простить. Вы даже не представляете, какая прорва работы мне предстоит!

Он вышел из кабинета, оставив Крамби беспомощно смотреть ему в спину.

— А кто такой мистер Хиггс, черт возьми?

[1] «Скорбь Сатаны» (1895) — мистический роман английской писательницы Марии Корелли, повествующий об амбициозном молодом писателе Джеффри Темпесте, заключившем сделку с Дьяволом.

[2] Здесь: примерно 27 кг.

[3] Стрэнд — одна из центральных улиц Лондона, на которой располагается Королевский судный двор.

[4] Мятеж на «Баунти» (1789) — бунт на британском корабле «Баунти» в Тихом океане.

[5] Мятеж в Спитхеде (1797) — массовая акция неповиновения среди британских моряков.

[6] «Консерватиный клуб» — лондонский мужской клуб, основанный в 1840-м, на протяжении многих лет служил политическим клубом для консерваторов-тори того времени.

[7] Ковенант (англ. covenant) — добровольное обязательство в английском праве, которое является обязательной частью сделок финансирования.

[8] Синдром Саванта, савантизм — психопатическое отклонение, при котором лицо, имеющее проблемы с развитием, демонстрирует выдающиеся способности в каком-то узком направлении.

[9] Zwangsvorstellung (нем.) — «навязчивая идея». Появившийся в конце XIX-го века диагноз для обссесивно-компульсивного расстройства.

Лэйд никогда не относил себя к людям, которые бегут от работы. Манкировать своими обязанностями позволительно библиотекарю, продавцу патефонных игл или даже архиепископу, но только не хозяину лавки из Миддлдэка. Если на твоем попечении находится бакалейная лавка, можно быть уверенным, что работы тебе хватит на каждый день, причем с избытком, а попытка сбежать от нее будет так же нелепа, как попытка сбежать от собственных пяток.

Когда-то он надеялся, что самую черновую работу, требующую физических сил, удастся переложить на прочные, как у козлового крана, стальные плечи Диогена, но вынужден был в скором времени оставить эту надежду. Чаще всего такие попытки порождали стократ больше бед и волнений, чем пользы. Старый добрый Дигги хоть и относился к механическому племени автоматонов, никогда не обладал тем холодным машинным рассудком, что выгодно отличал его собратьев, напротив, никогда не упускал возможности продемонстрировать свой вздорный нрав. Мало того, некоторые из товаров, значившихся в прейскуранте бакалейной лавки, производили на его нервную систему самую непредсказуемую реакцию.

Так, Диоген имел обыкновение впадать в ярость при виде французского сыра сорта «валансэ», созерцание ямайского перца пробуждало в его механической душе, порядком проржавевшей и странно устроенной, поэтический дар, а обыкновенные дрожжи отчего-то вгоняли в черную меланхолию. Неудивительно, что всякая попытка с помощью Диогена перенести товар в подвал зачастую превращалась в смесь корриды, водевиля и боксерского матча, по итогам которого большую часть товара приходилось списывать либо откладывать в категорию потерявшего товарный вид.

Неудивительно, что большую часть работы Лэйду приходилось выполнять самому, вооружившись складным метром, кантером, мерным совком и всем запасом крепких словечек, которые были изобретены еще предками-йоменами, отточены благородными пуританами и наконец доведены до совершенства щедрыми вкраплениями из словаря маори уже здесь, в Новом Бангоре.

Иной раз ему приходилось за день разливать по бутылкам двести галлонов крепкого уксуса, отчего к вечеру он едва способен был открыть слезящиеся глаза. Или, сидя на скамейке, по нескольку часов подряд сортировать смешавшиеся в единое целое макароны — артрит превращал это занятие в настоящую пытку. А уж когда доходило до свечей, масла и артишоков…

Однако у работы в лавке, пусть даже самой утомительной и тяжелой, есть немаловажное достоинство — один лишь ты отмеряешь ее предел. Закончив с тем, что было намечено на день, можно со спокойной душой запереть лавку на замок и, даже не проверяя дневную выручку, зная, что все до последней цифры записано в гроссбухи аккуратной рукой Сэнди, направить стопы через дорогу, в «Глупую Утку», где давно уже собрался Хейвуд-Трест в полном составе, где гремят кружки, льется рекой фальшивое «индийское светлое», а уж шуточки гремят так, что можно вообразить, будто адмирал Бичем-Сеймур вновь принялся бомбардировать злосчастную Александрию[1].

Сейчас он был лишен такой возможности.

Не было черты, дойдя до которой можно было дать себе слабину, проворчать «Ну, довольно на сегодня, пожалуй, завтра продолжим» — и завалиться на отдых. Зато была другая черта — зловещий алый штрих, нарисованный его воображением, штрих, к которому все ближе подходила невидимая, но зловещая часовая стрелка.

Демон не будет ждать вечно. Он утолил первый голод и, надо думать, неплохо развлек себя, однако он не отступился от своего. Как джентльмен, славно угостившийся холодными закусками и вином, не отступится от обеденного стола, лишь выждет немного времени, чтобы дать небольшой отдых пищеварению.

Лэйд не позволял раздражению пробиться наружу — оно мешало концентрации. Но иногда чувствовал отчетливое желание зарычать сквозь зубы. Тигриная кровь хотела ощущать добычу или, по меньшей мере, ее след. Ей претила методичная работа, которая, к тому же, не приносила никакого результата. С таким же успехом он мог бы битый день к ряду таскать из одного угла погреба в другой мешок муки, иногда останавливаясь для короткого отдыха.

***

Листки с письменами на иврите и суахили, что он сжигал в специальной чаше, превращались в клочки уносящегося к потолку дыма, растворяясь без следа. Щепки, смоченные кровью из проколотого пальца, оставались лежать недвижимыми на конторских столах, не собираясь указывать направления. Молитвы на гортанном полинезийском наречии лишь царапали голосовые связки, но тоже не производили никакого эффекта.

Лэйд использовал самые проверенные и действенные ритуалы из своего богатого арсенала.

Он обращался к невидимой силе на всех известных ему языках, используя то льстивые обещания, то многозначительные посулы, то зловещие угрозы. Перочинным ножом он вырезал на крохотных табличках кроссарианские сигилы и руны, добиваясь безукоризненной правильности начертания и совместимости. Используя смесь из сажи, воды, крови и чернил, он даже начертал на полу в каком-то кабинете исполинского размера энеаграмму длинной семи футов в поперечнике — девятилучевую звезду, в которую кропотливо были вписаны символы Девяти Неведомых — от безразличной ко всему сущему Ленивой Салли до похотливой Аграт и чопорного Почтенного Коронзона. Тщетно. Ни одно из заклинаний, произнесенных им, не имело силы. Ни одно обращение, даже самое почтительное и самоуничижительное, не рождало ответа.