Запах, доносившийся с первого этажа «Биржевой компании Крамби», который отчетливо ощущался уже на лестнице, не напоминал ни один из них, но лишь втянув его в себя, он ощутил тревогу — плохой, скверный запах, которому не должно царить в помещениях, занимаемых жилыми людьми. Он отдавал несвежим, сырым, кислым. Как…
Представь себе, что спускаешься в шахту, приказал себе Лэйд, едва ступив на лестницу. В шахту сродни шахте «Принц Уэльский», которую ее собственные бесправные обитатели, прикованные к ней рабы-шахтеры, со времен несчастного семьдесят восьмого именуют не иначе чем «Уэльский фарш[6]». Что опускаешься на стофутовую глубину, в непроглядной темноте которой снуют люди, перепачканные угольной пылью и похожие на демонов. На такой глубине дышать можно только благодаря мощным компрессорам, нагнетающим в недра воздух, но воздух этот ужасен на вкус, отдает соляркой, маслом и железом, он вызывает тошноту, изжогу и удушье, но это единственное, благодаря чему тут еще можно жить…
Такой настрой помог Лэйду миновать несколько пролетов вниз. Но не помог подготовиться к тому, что ему пришлось там увидеть.
***
До того, как первый этаж уютного старого особнячка превратился в лазарет, здесь располагались кабинеты служащих. Не те роскошные альковы, которые он уже не раз обошел, тщательно изучая. Здесь квартировали служащие низшего ранга — делопроизводители первого класса, секретари, курьеры, корректоры, техники — мелкие рабочие муравьи, на упорном труде которых зиждился колос пирамиды под названием «Биржевая компания Крамби». Неудивительно, что и здешние кабинеты походили на отсеки в муравейнике — маленькие, тесные, похожие друг на друга как близнецы, обставленные скудной мебелью и наверняка чертовски неудобные даже для человека обычной комплекции.
Освещая фонарем длинную анфиладу из кабинетов, Лэйд невольно задумался о том, что руководило Крамби, когда тот распорядился организовать лазарет именно здесь — желание укрыть раненых от постороннего шума или же беспокойство за мебель и хороший паркет, которые те могли испачкать кровью? Впрочем, мысль эта задержалась в его голове ненадолго.
Кабинеты превратились в маленькие палаты, внутри которых кто-то негромко стонал, кто-то в забытьи бормотал, а кто-то ворочался в импровизированной койке из разобранной конторской мебели. Света здесь было мало, Крамби настрого приказал обходиться без фонарей там, где это возможно, оттого Лэйд не сразу смог сориентироваться. Шуршали юбки машинисток и стенографисток, превратившихся в сестер милосердия, скрипел шепот незнакомых голосов по углам, звенела посуда…
— Пить… — простонал мужской голос из ближайшей палаты, столь тесной, что оставалось удивляться, как служащие Крамби сумели уместить там лежащего человека, — Пить, Бога ради…
— Да ведь я давала вам пить, мистер Фаггерти, — произнес с отчаяньем женский голос, — Полчаса назад! Две унции!
— Пить! Бога ради… Пить!
— Да нет у меня столько воды, мистер Фаггерти! Откуда же мне ее взять? Хотите глоточек вина? Его мало, но…
— Пить!
— У нас нет воды, мистер Фаггерти! Водопровод не работает!
— Пить!
Лэйд уже жалел, что вторгся в это царство раненых и увечных. Привлеченные светом его фонаря, несчастные обитатели крошечных палат-кабинетов высовывались в коридор, пытаясь понять, кто это, слабо бормоча не то просьбы, которых он при всем желании не мог бы удовлетворить, не то молитвы, на которые он бессилен был ответить. Бледные лица, кажущиеся пугающе водянистыми в резком свете гальванического фонаря, то безучастные и серые, как старые оловянные пуговицы, то влажные и налитые темным страхом, как у умирающей коровы.
Пусть света было мало, чтобы осветить все палаты, того, что выхватывал луч из темноты, вполне было Лэйду, чтобы разглядеть жуткие детали, царапающие душу сухим ногтем.
Вывернутые под неестественным углом конечности под неумело наложенными из обломков мебели шинами. Багровые гематомы, вздувшиеся на боках и лицах. Размозженные и раздавленные пальцы, полускрытые грязными коконами из импровизированных бумажных бинтов.
Лэйд быстро понял, о каких миазмах говорил мистер Розенберг. Перебивая вонь мочи и пота, здесь уже распространялся сладковато-гнилостный запах сродни тому, что вырывается иногда из испорченных консервов и который хорошо знают армейские врачи, работающие в полевых лазаретах. Запах воспаленной плоти. Некроза. Смерти.
Он не исчезнет сам собой, не исчезнет даже если разлить на первом этаже весь запас одеколона и туалетной воды. Напротив, будет набирать силу и крепчать, пока не сделается самым настоящим трупным смрадом, столь тяжелым, что люди будут задыхаться здесь заживо, приумножая миазмы. До тех пор, пока весь дом не превратится в наполненное раздувшимися и гниющими телами кладбище, в подобие набитого мертвецами трюма, пока…
— Мистер Лайвстоун?
***
Лэйд покачнулся, едва успев схватиться за ближайший стол. Усиленный смрадом морок оказался достаточно силен, чтобы овладеть им на несколько секунд, но у него был опыт борьбы с такого рода недугами. Много лет отличного первосортного опыта.
Это была мисс ван Хольц. Она выглядела встревоженной — глаза расширены, губы дрожат. Лэйд как-то машинально отметил, что на губах ее не осталось губной помады, зато со внутренней стороны явственно виднелись алые отпечатки — следы зубов. Что ж, многие в минуту нервного напряжения склонны покусывать губу, мисс ван Хольц же за последние часы выпало больше, чем многим джентльменам наверху.
— Вам нехорошо? Вы ранены?
Она попыталась поддержать его за руку — и это было очень трогательно, учитывая, что весу в ней было вдвое меньше, чем в нем самом. И хоть Лэйд не испытывал потребности в помощи, он нашел в себе силы отстраниться только лишь через несколько секунд — вырываться из объятий мисс ван Хольц было мучительно.
— Я…
Подумай, Чабб, то, что тебе кажется набитым раненными и перепуганными людьми домом, в глазах демона может выглядеть совершенно иначе. Например, как стеклянная, банка, доверху набитая печеньем с шоколадной крошкой. Преграда, разделяющая вас, тонка и прозрачна, ему достаточно запустить руку, чтобы извлечь любого из вас и отправить себе в пасть. Но он не спешит. Он разглядывает лакомство через стекло, заглядывает в окна, облизывается…
— Легкий приступ дурноты, — улыбнулся Лэйд, — Только и всего.
Только сейчас он понял, что это ее голос слышал, спускаясь по лестнице. Это она уговаривала безвестного мистера Фаггерти потерпеть без воды. Неудивительно, что он не узнал голоса — за часы заточения он немного охрип и погрубел. Однако — Лэйд бессилен был это отрицать — не утратил врожденной мелодичности.
— Вам удалось что-то сделать? Скажите мне! Спасение близко?
Это было первым, что у него спрашивали. И неудивительно, подумал Лэйд с мрачным мысленным смешком. Было бы странно, если бы завидев меня, люди бросались ко мне с вопросом о том, надо ли класть кориандр в тушеное мясо по-валийски или, допустим, не ожидаю ли я дождя после обеда…
— Я думаю… Говорить еще рано, но я думаю, кхм… Пожалуй, есть некоторый положительный сдвиг в… нашем деле.
Она встрепенулась от радости, истерзанные губы задрожали.
— Ах, правда? Значит, есть надежда? Есть шанс? Скажите мне, мистер Лайвстоун!
Давай же, Чабб. Тебе приходилось лгать людям, уверяя их, что они покупают чай сорта лунцзин, тогда как в действительности ты продавал им куда более дешевый гекуро. Ты солгал Сэнди, заявив, будто читал в субботнем номере «Луженой глотки» о том, что исследования подтвердили, будто чтение вызывает на лице у девушек морщины. Ты по меньшей мере раз в неделю лжешь старому негодяю Маккензи, уверяя, что настоящую «канга вару[7]» на всем острове умеют готовить лишь в «Глупой Утке», ты брал у людей деньги за мнимые услуги и обещания, которые был бессилен выполнить. Ты лицемерил и лгал людям так часто, что если бы его величество Левиафан накидывал бы к твоему сроку по дню всякий раз, когда ты солжешь, срок твоей жизни в Новом Бангоре будет составлять тысячу лет.
