Ты провел много часов в поисках силы, у которой оказался в заложниках, но не смог не только вступить в переговоры с ней, как намеревался, но оказался бессилен даже записаться к ней на прием.
Это значит, когда она проявит себя в следующий раз, заставив заплатить новыми жизнями, ты не сможешь сказать «Что ж, джентльмены, я сделал все, что смог» и удалиться с чистой совестью, захватив с собой зонтик и котелок…
— Еще вопросы, мистер Лайвстоун?
В голосе Лейтона даже самое чуткое ухо не уловило бы насмешливых интонаций. Возможно, он в самом деле хотел помочь, а вовсе не наслаждался его беспомощностью, но Лэйду вдруг отчаянно захотелось сграбастать его за мосластую шею, притянуть к себе и отвесить пару жестких оплеух, таких же, какими он прежде награждал ни в чем не повинные предметы интерьера. Совершенно бессмысленное действие, но, может, оно позволит ему хотя бы выпустить пар…
— Да, — тяжело произнес он, поворачиваясь к Лейтону всем корпусом, — Один вопрос, мистер Лейтон.
— Да?
— Что вы здесь делаете?
— Простите?
— Что вы здесь делаете? — отчетливо и громко повторил Лэйд, делая шаг по направлению к нему, — Ищете компанию? Пытаетесь утолить свое извечное любопытство, наблюдая за ходом расследования? А может, желаете выяснить, как близко мне удалось подобраться к правде?
***
Лейтон вздрогнул. Высокий, по меньшей мере шесть футов шесть дюймов[17], он совершенно не походил на ту породу людей, которая обитала в Миддлдэке и, надо думать, оказавшись на Хейвуд-стрит, выглядел бы как башня королевы Виктории[18] в окружении бамбуковых полинезийских хижин. Но сейчас вдруг он заколыхался, точно тростинка на ветру, и сделалось видно, что настоящей крепости в нем нет. А есть страх — старательно скрываемый, но находящий тысячи крохотных пор и отверстий в его бледном от напряжения лице, истекающий оттуда вместе с бесцветным потом.
— Какой вы… мнительный, — пробормотал он, силясь улыбнуться, — Знаете, многие утверждают, что со мной непросто работать. Да вы и сами были тому свидетелем. И знаете, что? Да, я могу быть неприятным человеком. Тысячу раз сам готов признать это. Но только лишь потому, что к этому вынуждает мой род занятий. Могу быть въедливым, подозрительным, неприятно саркастичным и неудобно прямым. В конце концов, именно за это мне и платят жалование. Но здесь вы перегнули палку. Если я и позволил себе навестить вас во время работы, то только лишь потому, чтобы доставить вам небольшое удовольствие.
— Удовольствие? Мне? О чем вы?
— Вы так долго работаете без перерыва и, должно быть, совсем измождены. Кроме того, уверен, вас снедает отчаянный голод. Нельзя так отчаянно нагружать себя на пустой желудок, организму нужны силы для работы. Так что я по праву интенданта взял на себя смелость в меру сил организовать для вас некоторое снабждение…
В длинных руках Лейтона, которые он держал за спиной, оказался пакет, от одного хруста которого сердце Лэйда, кажется, сделало пару-другую лишних ударов. Его взгляд, кажется, проник сквозь плотную вощеную бумагу, мгновенно установив содержимое — по едва угадываемым формам, по звукам, доносящимся из него, а может, и по запаху тоже, тонкому, едва угадываемому, но…
— Извините, что не могу предложить вам ничего из деликатесов, — Лейтон смущенно улыбнулся, разворачивая пакет, — Как вы знаете, у нас некоторые трудности со снабжением. Так что, говорится, Quod dii dant fero[19]! Надеюсь, эта малость немного скрасит вашу работу.
Бумажный сверток не таил в себе ничего необычного, напротив, каждый из помещающихся в нем предметом был весьма банален по своей природе. Более того, привычен и знаком Лэйду до мелочей. И все же он не мог оторвать глаз от этого процесса, ощущая себя зрителем, завороженно наблюдающим за тем, как фокусник достает из цилиндра все новые и новые удивительные вещи — разноцветные ленты, букеты цветов, живых кроликов…
Не откупоренная бутылка вина с замусоленной, но еще целой этикеткой. Хрустящий румяный бисквит, немного лежалый, но вполне аппетитный, покрытый поджаристой корочкой с одной стороны. Плоская металлическая банка, напоминающая хитро устроенную мину и немного блестящая от масла — консервированные маслины. Последним Лейтон, торжествуя, достал яблоко — большое румяное сочное яблоко и, смахнув с него пыль рукавом пиджака, водрузил поверх прочего.
Не очень обильная трапеза. Лэйд обыкновенно прихватывал с собой больше, отправлясь на обычную прогулку, но сейчас…
Он ощутил, как желудок, пробудившись ото сна, ерзает на своем месте, посылая своему хозяину скрипучие, исполненные затаенного недовольства, звуки. Он слишком хорошо знал эти сигналы, как знал и их природу.
Когда он ел в последний раз? На торжественном ужине, устроенном Крамби, много часов тому назад. Часов — или дней? Лэйд ощутил в ногах предательский гул. Он обошел чертово здание полдюжины раз, пересчитав бесчисленное множество ступенек, он разгромил целую прорву кабинетов и даже в те минуты, когда позволял своему телу отдохнуть, изнурял себя тяжелыми мыслями, а мыслительная деятельность, как говорят врачи, тоже потребляет до черта калорий…
— Очень… любезно с вашей стороны, мистер Лейтон, — пробормотал Лэйд, с неудовольствием ощущая, как его взгляд влюбленной мухой ползает по банке с маслинами, будучи не в силах от нее оторваться, — Я… Кхм. Очень вам признателен.
Он всегда испытывал слабость к маслинам. К греческим маслинам сорта «Каламата», которые еще называют мессинскими, темно-пурпурным, похожим на миниатюрные почки. К французским «Пикколино», зеленым и упругим, таким пикантным, что язык невольно съеживается во рту. К испанским «Арбосана», суховатым и не очень изящным на вкус, но дающим лучшее на свете оливковое масло. К гроссанским, оливьерским, солоникийским, босанским… Сколько тысяч банок маслин побывало за все годы в его руках? Должно быть, тысячи. Лэйду показалось, что его руки наливаются тяжестью, словно вынужденные удерживать на весу совокупный вес всех этих банок.
— Мистеру Крамби повезло с интендантом, — пробормотал он, — Уверен, вы с вашей щепетильностью уже дотошно запротоколировали все наши запасы съестного и выделили каждому его порцию до последней крошки. Значит, это моя доля?
Лейтон поскреб ногтем крышку консервной банки, стирая пятнышко ржавчины.
— Скажем так, это приятное дополнение к ней. Как говорят французы, la prime[20]. Берите, мистер Лайвстоун, берите. И уберите сразу в карман, прошу вас. Ни к чему возбуждать зависть у посторонних, верно?
— Зависть? — Лэйд уставился на снедь ничего не понимающим взглядом, — О чем это вы? Этой банке маслин у вас в руках красная цена три пенса. Я знаю это, потому что сам продаю за четыре. Но…
Лейтон улыбнулся. Немного нервно, как показалось Лэйду.
— Цену определяет не продавец, но покупатель. Это первое, чему учишься, оказавшись на бирже. Сегодня эта банка может стоить четыре пенса, а завтра — столько, что вы сможете обменять ее на уютный домик в лучшей части Редруфа, к тому же с милым палисадничком и каретой. Да берите же, берите! Не стойте столбом!
Он явно нервничал, хоть и пытался это скрыть. Точно в его руках была не невинная снедь, а по меньшей мере пара свежевыловленных сельдей, за которые Канцелярия могла влепить пять лет каторжных работ.
Лэйд механически взял протянутую ему банку. Она была холодной и влажной, точно ее лишь недавно достали из погреба. Но погреба у этого здания более не имелось. Влага с нее была холодным потом с рук мистера Лейтона.
Следом Лейтон торопливо сунул ему в руки бутылку вина, которую Лэйд принялся растерянно вертеть в руках, точно это был трехдюймовый стеклянный снаряд для неведомого ему орудия. Пить хотелось необычайно, но он отчего-то колебался, не пытаясь откупорить ее.
— Мисс ван Хольц не так давно жаловалась, что в ее лазарете не хватает вина. Я думаю, вы могли бы отправить ей дюжину таких бутылок, а?
