Она забилась в припадке, рвала на себе волосы, жаждала кинуться в болотный омут. Глухая к его мольбам и уговорам, она отталкивала его, мечась в забытьи лихорадки. Его голос, строгий и нежный, говорил ей о Боге, о жизни, звал к молитве, сквозь слезы шептал слова любви, не доходившие до ее помраченного сознания.

Наконец она стала успокаиваться, ее лицо прояснилось. Однако аббат смотрел на нее с тревогой: он чувствовал, что она приняла какое-то тайное неумолимое решение. Но она нашла в себе силы улыбнуться ему:

— Идите спать, друг мой, вы совсем без сил.

С грустной нежностью она провела рукой по его темным волосам, заглянула в прекрасные глаза, где так ясно отражались благородная пылкость, скорбь и беспредельное обожание.

— Ваше горе разрывает мне сердце.

— Я знаю, мой бедный мальчик.

Она обняла его, находя утешение в близости этой чистой души, чья бескорыстная преданность была последней усладой, еще оставшейся ей в этом мире.

— Бедный мой ангел-хранитель… Ну, ступайте спать!

Он поцеловал ей руку и удалился не без сожаления. Он был настолько измучен, что едва держался на ногах. Она слышала, как он, не раздеваясь, тяжело повалился на свое ложе.

Она осталась одна, недвижная, словно окаменевшая. Прошло несколько часов. Когда забрезжил рассвет, она поднялась, набросила накидку и, бесшумно ступая, вышла из хижины. Лодка мельника была здесь, у порога, привязанная цепью к крюку, торчавшему из стены лачуги. Анжелика отцепила ее и, вооружившись деревянным шестом, с которым она умела управляться достаточно ловко, направила суденышко вперед по зеленеющей воде канала. Заря медленно разгоралась. Лодка плыла все дальше среди многоголосого гомона пробуждающихся лесных птиц.

Анжелика думала о юном аббате. Он проснется, будет в отчаянии звать ее… Но иначе нельзя. Он помешал бы ей поступить так, как она решила. За домом есть ялик. С его помощью он сможет найти болотных людей. Солнце, поднявшись над горизонтом, превратило болотный туман в прозрачную золотистую дымку. Стало жарко. Анжелика едва не заблудилась в этом лабиринте каналов, отливающих зеленью и жемчугом. К полудню она наконец добралась до твердой земли.

— Ты сделаешь это, Мелюзина! Сделаешь, или я тебя прокляну!

Пальцы Анжелики впились в костлявые плечи старухи. Ее яростный взгляд скрестился со взглядом ведьмы. Они походили на двух дерущихся гарпий. Если бы кто-нибудь увидел их сейчас в сумраке пещеры, с растрепанными волосами и горящими глазами, то бежал бы без оглядки, объятый ужасом.

— Мое проклятье пострашнее твоего! — прошипела Мелюзина.

— Нет, потому что мертвая я стану сильнее тебя! Я буду тебя преследовать, разрушу все твои чары! Уж я постараюсь отомстить тебе, ведь это по твоей вине я умру! Если ты мне не поможешь, я вспорю себе живот кинжалом, только бы покончить с этим…

— Ну, ладно, — неожиданно сдалась старуха. — Да отпусти же меня!

Она размяла больную спину, оправила лохмотья из мешковины. Еще одна зима, проведенная во влажной пещере, не прошла даром, приблизив старую колдунью к царству растений и животных. Она все больше напоминала древний рассохшийся пень, ее волосы походили на тонкую спутанную траву или паутину, а глаза заставляли вспомнить хмурый, ускользающий взгляд лисы.

Старуха проковыляла к котлу, осмотрела его содержимое, затем, словно бы решившись, принялась бросать туда травы, листья и порошки.

— Я хотела тебе помочь. Но уже поздно. Ты на шестом месяце. Если выпьешь снадобье, можешь умереть.

— Что угодно, только бы освободиться от этого.

— Ослица ты… Что ж, ты умрешь, но не по моей вине. И ты не сможешь прийти оттуда и мучить меня.

— Обещаю.

— Плохо, если я буду причиной твоей смерти, — бормотала старуха. — Тебе предначертано жить долго. Негоже мешать судьбе, если на роду написано жить, а не умереть… Ты крепкая, сильная… Может, выдержишь. А я уж пошепчу, постараюсь заклясть беду. Как выпьешь, пойди и ляг под Камнем Фей. Место это под покровительством духов. Они тебе помогут.

Отвар был готов только в сумерки. Мелюзина наполнила деревянную чашку черноватой жижей и дала Анжелике. Та решительно выпила все до капли. Это не было противно. Она глубоко вздохнула от облегчения, хоть у нее и щемило сердце при мысли, что же с ней будет. Зато потом она станет свободной. Зло будет изгнано из нее. Надо набраться смелости и выдержать испытание. Она поднялась и отправилась к Камню Фей. Колдунья, бормоча заклинания, сунула ей в руку горсть каких-то шариков, похожих на орехи.

— Если будет невтерпеж, съешь один или два. Боль пройдет. А когда ребенок выйдет, положи его тело на камень друидов. Потом нарви омелы и покрой его…

Анжелика шла по тропинке среди молодой травы, только-только пробившейся сквозь толстый слой прошлогодних листьев. Сколько силы в этих хрупких ростках! Все вокруг зеленело и шевелилось под ветром. Она дошла до холма, где находился дольмен, выплывший ей навстречу, словно акула, из вечернего сумрака. Под ногами хрустела палая листва. Она узнала запах дубов, выстроившихся, как рыцари, вокруг поляны. Она растянулась на камне, еще теплом от солнца, которое в этот день горело по-летнему. Тело ее пока ничего не чувствовало. Она раскинула руки в пила глазами красоту закатного неба…

Когда ночь погасила вечернюю зарю, Анжелика уже корчилась на сером камне. Боль, завладевшая ее нутром, не давала передышки. Она задыхалась, в страхе гадая, выдержит ли новый приступ.

— Это должно кончиться! — убеждала она себя.

Но это не кончилось. Пот тек по вискам, и лунный свет вызывал резь в глазах, наполненных слезами. Она впилась взглядом в маленькую звезду, ожидая, пока та уйдет на запад. Но звезда почти не двигалась. Анжелика стала кричать, скрученная нестерпимой мукой. В трепете ветвей ей чудились призраки, они подступали, склонялись над ней. Вот тот черный ствол — Никола-грабитель, другой — Валентен с топором, а этот — черный бородатый гугенот с глазами, как зажженные свечи, и раскроенным черепом, похожим на треснувший гранат.

Теперь, наконец, она их увидела — всю лесную нечисть. Они бегали по деревьям с головокружительной скоростью, а с ними черные коты, чьи когти оставляли светящиеся следы, и летучие мыши, и совы — все старые гости шабашей роились над ее головой. Она дрожала в лихорадке. После самой нестерпимой судороги ей вспомнились орехи колдуньи, лежавшие в кармане. Она съела один, и боль уменьшилась, отступила вглубь. Из страха перед жестокими муками она продолжала жадно есть орехи, и тихо-тихо отдалась на произвол сна, глубокого, как смерть.

Когда она проснулась, лес больше не выглядел угрожающим. Пела птица. На жемчужно-сером небе розовела заря. «Вот и все, — подумала Анжелика, — я спасена». От слабости кружилась голова, не было сил пошевельнуться. Наконец она совладала со свинцовой усталостью и приподнялась. Долго сидела, опираясь на вытянутые руки, и с благодарностью обводила взглядом утихший лес. В мозгу бродили неясные, но счастливые мысли: «Ты свободна, ты освободилась…»

Она не обнаружила никаких следов происшедшей драмы. Наверное, их уничтожили лесные духи… Голова понемногу прояснялась. Кажется, было что-то, чего она не понимала. Но что же?

Вместо ответа она почувствовала легкий толчок под сердцем и с тупым отчаяньем убедилась, что все осталось как было. Проклятье! Проклятье! Клеймо поругания все еще не смыто. В исступлении она била себя кулаками, колотилась лбом о камни. Потом, спрыгнув с дольмена, помчалась в пещеру колдуньи. Она чуть не задушила ее в ярости:

— Дай еще лекарства!

Чтобы спасти свою жизнь и душу, которая и так еле держалась в теле, Мелюзина прибегла к высокой дипломатии:

— Почему ты хочешь избавиться от плода, когда все уже видели твой грех? Потерпи две или три луны… Дождись своего часа! Хочешь ты или нет, дитя выйдет из тебя. И ты не будешь умирать, как сегодня. Ты придешь сюда. Я тебе помогу… А там делай что хочешь. Хочешь — бросай его в Вандею, с высоты Горловины Великана. Или под дверь в городе…