— Думаю, что да. Мне нравится, как вы это объяснили.

— Бесконечность… Какая это бездна, и разве только в чистой математике? Она всегда присутствует в нашей бренной юдоли. Там, где наш разум не находит «простого» решения, неизбежен переход через бесконечность, надо вступить в область сверхъестественного, ибо это и есть путь, возвращающий к обычному порядку вещей, то самое спасительное решение, которое мы искали…

— Смогу ли я после всего снова встать на ноги? Мое сердце истерзано противоречиями.

— Вы из тех женщин, которым нужна борьба, чтобы чувствовать, что они живут, и чтобы — да, это тоже! — оставаться красивыми и молодыми. Вы просто не могли бы провести век в заботах повседневности, предаваясь рукоделию или даже легкомысленным интрижкам. Все это не утолило бы вашей духовной жажды, не правда ли?

— Не знаю. Иногда мне кажется, что я создана дли простого сельского счастья: любимый мужчина, за столом дети, я пеку для них пироги. Все женщины хранят в глубине души такую картину, даже самые падшие и самые светские. И так же, как всем женщинам, мне знакомы соблазны богатства, я тоже жаждала этих радостей, роскоши, поклонения мужчин… Но очень скоро я поняла, что это не может сделать меня счастливой. Нет, это не по мне. Зато роль главнокомандующего меня безмерно вдохновляла. Вы скажете, женщина создана не для того, чтобы проливать кровь это не в ее натуре? А я люблю войну! Я бы солгала, если бы отрицала это. Меня пьянят приключения, битвы, победа… Какое наслаждение — собрать разрозненные силы, подчинить их своему замыслу, вести к цели… Даже страх, ужас, поиски спасения там, где, кажется, уже нет места надежде, — все это мое. Я страдала в последние два года, но мне никогда не было скучно!

— Правду говорят, что для человека, особенно для женщины, это главное условие счастья.

— Вас не шокируют мои признания? И вы можете объяснить такие противоречия?

— Человеческое существо способно на очень многое. В этом источник превратностей бытия, хитросплетений добра и зла…

И помолчав, слегка изменившимся голосом произнес:

— «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть…»

— Кто это сказал?

— Один из великих библейских мудрецов. Екклезиаст.

— Это значит, что в моем бунте.., были не только мерзость и грех?

— Конечно, нет.

Лицо Анжелики просияло:

— Ваша снисходительность врачует мою душу больше, чем ваша суровость. Вы были так жестоки ко мне вначале!..

— Я хотел напугать вас, чтобы вытащить из трясины. И, кажется, могу поздравить себя с тем, что мне это удалось…

Он глубоко задумался, потирая подбородок, как если бы решил трудную задачу.

— Вам следует покинуть эту землю, — наконец проговорил он.

— Вы хотите сказать, что я должна умереть? — закричала она в ужасе.

— Нет, сто раз нет, дорогой друг! Вы же — сама жизнь! Я говорю о другом. О том, чтобы покинуть этот край, землю вашего детства, эту страну, где за вашу голову назначена награда. Оставить этот измученный мир, где молодое христианское учение еще не разрешило главного спора между Богом и Сатаной. Вы слишком близки к природе, ваши прямота и уравновешенность не мирятся с противоестественными крайностями этого мистического противоборства. Мне кажется, вы немного похожи на первую женщину, которую создал Бог и которая прельстилась райскими плодами… Вам нечего делать здесь.

— Куда же мне идти?

— Не знаю. Надо бы создать другой мир, более свободный, более терпимый… Он обернулся к окну.

— Смотрите, снег растаял. Как светит солнце! Пришла весна. Вы ее заметили?

Небо ослепительно синело в изгибе романской арки. На ее краю ворковали две горлицы.

— Я узнал, что солдаты ушли. Край спокоен, хотя распри не вполне еще улеглись. Вы беспрепятственно сможете добраться до Майеза, сначала через болота, потом до побережья. Наверное, вы собираетесь встретиться со своими соратниками?

— Вы считаете, что я должна уехать? — прошептала она.

— Да. Пора.

Она представила себе враждебный мир, поджидавший ее за воротами аббатства, через который ей предстоит пройти, одинокой и преследуемой, с незаконным ребенком на руках.

Она опустилась перед ним на колени:

— Не прогоняйте меня! Здесь так хорошо! Это Божий приют.

— Весь мир — Божий приют для тех, кто верит в Его милость.

Она закрыла глаза, и с ее длинных ресниц закапали слезы, оставляя на щеках блестящие дорожки. Он видел вокруг нее темный ореол несчастья. Многие опасности ждали ее, но уже брезжил свет веры в грядущее торжество. Он должен толкнуть ее в вихрь жизни!

Он протянул руку, и она почувствовала на своей голове нежное прикосновение его почти бесплотной ладони:

— Смелее, дитя мое! Благослови вас Бог.

На следующий день за ней пришел брат-привратник. По ее просьбе он оседлал для нее мула, которого потом она обещала отправить обратно через монахов Майеза. Привратник навьючил на мула две корзины с едой и одеялами. Анжелика одела дочь, стараясь по возможности сделать ее неузнаваемой. Она не могла изменить цвет глаз, но ей по крайней мере удалось спрятать волосы девочки. Она представляла, какое описание дано тем, кто ее искал: женщина с зелеными глазами и с рыжим ребенком на руках. Но как знать, возможно, у них есть и более подробное описание Онорины?

На какое-то мгновение, уже положив руку на холку мула, она заколебалась. Не позволят ли ей в последний раз увидеться с отцом-настоятелем? А со своим братом?

Привратник покачал головой. Началась святая неделя. Монастырь погружен в полное уединение.

И действительно, над аббатством сегодня царила особенно глубокая тишина. В эти предпасхальные дни мужчины, посвятившие себя служению Господу, сошлись для скорбных молений. Женщина должна была удалиться.

Вот и еще одна привязанность вырвана из сердца, опять оно стонет и обливается кровью от новой раны. Но сами эти страдания и то, что она могла их ощущать, не было ли это признаком выздоровления?

Она села в седло по-дамски, боком, прижала к себе Онорину и выехала за ограду обители на лесную тропинку. За спиной гулко захлопнулись монастырские ворота.

Сколько дверей уже закрылось за нею, в который раз задвигались засовы, не давая преследуемой дичи обрести приют! Каждый раз возможность избежать своей судьбы уменьшалась, и вскоре перед ней останется только один путь — ее собственный. Каков он? Она еще не знала. Она могла лишь предчувствовать его, но уже начала понимать, что катастрофы и непредвиденные препятствия, мешая ей следовать своим прихотям, направляют к этой единственной цели.

Еще раз, уже в последний, она ехала через лес. При свете дня она не смела появиться на большой дороге. Пробираясь сквозь заросли и болота, она беспрепятственно достигла Майезского аббатства. Когда она добралась до Кот-о-Лу, жарко светило солнце. Лучи отвесно падали на долину, и Анжелика остановилась, охваченная головокружительным ощущением чуда.

Всего две недели назад на этом самом месте она тонула в снегу, и ее тело, пронизанное смертоносной стужей, испытывало всю жестокость суровой зимы. Сегодня долина ласкала взор мягкой, бархатной зеленью. Ручей, через который ей пришлось переправиться, тогда спал подо льдом, теперь же он прыгал по камням с грацией юной козочки, и фиалки цвели на его берегах под хранительной сенью деревьев. Кукушка куковала, обещая долголетие, тепло, птенцов и предрекая весну.

Взгляд Анжелики тоже расцветал, согретый этими чудесами. Природа и жизнь вершили в ней свою таинственную работу. После бесконечной морозной зимы ее потрясала та могучая, вольная сила, что трепетала в зелени листвы и роскоши цветов. После страшного преступления, после ужаса, для которого нет слов на человеческом языке, ей был дарован этот цветок милости, круглый и белый, осиянный нездешним светом, который она прижимала к груди, — Онорина.