Солдаты и горожане на Грязном проезде расступались перед Бесом и его эскортом. Дети с ввалившимися глазами клянчили милостыню или просто смотрели с молчаливой мольбой. Тирион достал из кошелька горсть медяков и швырнул им. Удачливые смогут нынче купить себе краюху черствого хлеба.

На рынках никогда еще не толпилось столько народу, и цены, несмотря на подвозимую Тиреллами провизию, оставались непомерно высокими. Шесть грошей за дыню, серебряный олень за бушель зерна, дракон за говяжий бок или шесть тощих поросят. Между тем в покупателях недостатка не было. Изможденные мужчины и женщины осаждали каждый лоток и каждую повозку, а еще более голодные угрюмо следили за ними из темных переулков.

— Нам сюда, если ты не передумал, — сказал Бронн у подножия Крюка.

— Нет, не передумал. — Набережная послужила Тириону удобным предлогом, на самом же деле он преследовал иную цель. Предстоящее дело не внушало ему восторга, тем не менее его следовало выполнить. От холма Эйегона они свернули в путаницу узких улочек вокруг холма Висеньи. Бронн показывал дорогу. Тирион пару раз оглянулся через плечо, проверяя, не следят ли за ними. Возница нахлестывал свою лошадь, старуха выливала из окна помои, двое мальчишек дрались на палках, трое золотых плащей вели арестанта... все они выглядели довольно невинно, но любой из них мог разоблачить его. У Вариса везде свои люди.

Они повернули за угол раз, потом другой и медленно проехали через толпу женщин у колодца. Бронн вел Тириона переулками, сквозь проемы сломанных ворот, через развалины сожженного дома и пологую каменную лестницу. Наконец он остановился у входа в тупик, такой узкий, что они не могли проехать туда бок о бок.

— Там всего две хибары. Погребок помещается во второй.

Тирион слез с коня.

— Проследи, чтобы никто не входил и не выходил, пока я не вернусь. Я скоро. — Он ощупал потайной карман плаща. Золото лежало там — тридцать драконов, целое состояние для такого голодранца. Тирион быстро зашагал по переулку, спеша покончить с неприятной задачей.

Винный погребок, сырой и темный, с обросшими селитрой стенами, был так низок, что Бронну пришлось бы пригнуться, чтобы не стукнуться головой о потолок, но Тирион Ланнистер не знал подобных затруднений. Передняя комната в этот час была пуста, не считая женщины с мертвыми глазами, сидящей на табурете за дощатой стойкой. Она подала Тириону чашу кислого вина и сказала:

— На задах.

В задней комнате было еще темнее. На низком столе рядом с винным штофом тускло мерцала свечка. Человек за столом вряд ли представлял опасность. Маленького роста (хотя Тириону все казались высокими), с редкими каштановыми волосами, розовощекий и с брюшком, выпирающим из-под замшевого, с костяными пуговицами камзола. Но двенадцатиструнная арфа, которую он держал в своих мягких руках, была опаснее длинного меча.

Тирион сел напротив него.

— Здравствуй, Саймон Серебряный Язык.

Человечек наклонил голову с плешью на макушке.

— Милорд десница.

— Ошибаешься. Десница — мой отец, а меня, боюсь, даже перстом нельзя назвать.

— Вы еще возвыситесь, я уверен. Такой уж вы человек. Прелестная леди Шая говорит, что вы недавно женились — если б вы послали за мной раньше, я имел бы честь петь у вас на свадьбе.

— Чего-чего, а новых песен моей жене не требуется. Что до Шаи, мы оба знаем, какая она леди, и я попросил бы тебя не произносить ее имени вслух.

— Как милорд десница прикажет.

При их последнем разговоре одного резкого слова было достаточно, чтобы певца прошиб пот, но с тех пор он как будто набрался смелости. Скорее всего он почерпнул ее из штофа, но, быть может, в этом есть вина самого Тириона. «Я угрожал ему, но не исполнил своей угрозы, вот он и обнаглел». Тирион вздохнул.

— О тебе говорят как об очень талантливом певце.

— Благодарю вас, милорд.

— Мне думается, приспело время показать свое искусство в Вольных Городах, — улыбнулся Тирион. — В Бравосе, Пентосе и Лиссе любят пение и щедры с теми, кто умеет им угодить. — Он попробовал вино — скверное, но крепкое. — Лучше всего будет совершить путешествие по всем девяти городам — зачем лишать кого-то радости услышать тебя. По году на каждый — вот и довольно. — Он полез в карман, где лежало золото. — Порт закрыт, и тебе придется сесть на корабль в Синем Доле, но мой Бронн найдет тебе лошадь, а я почту за честь оплатить твой проезд.

— Но, милорд, вы же сами ни разу не слышали, как я пою. Прошу вас, минуту внимания. — Пальцы Саймона забегали по струнам, и он запел:

Он в глухую ночь оседлал коня,

Он покинул замок тайком,

Он помчался по улицам городским,

Ненасытной страстью влеком.

Там жила она, его тайный клад,

Наслажденье его и позор,

И он отдал бы замок и цепь свою

За улыбку и нежный взор.

— Там еще много всего, — сказал он, прервав пение. — Особенно, как мне кажется, хорош припев: «Золотые руки всегда холодны, а женские — горячи...»

— Довольно. — Тирион вынул руку из кармана, так ничего и не достав. — Я не желаю больше слышать эту песню. Никогда.

— Вот как? — Саймон отложил арфу и хлебнул вина. — Жаль. Ну что ж, у каждого своя песня, как говаривал мой старый учитель. Быть может, другим она понравится больше — например, королеве или вашему лорду-отцу.

Тирион потер рубец у себя на носу и сказал:

— У отца нет времени на песни, а сестра моя далеко не так щедра, как можно подумать. Молчанием умный человек мог бы заработать больше, чем пением. — Яснее он выразиться не мог, но Саймон, как видно, разгадал смысл его слов.

— Мою цену вы найдете умеренной, милорд.

— Приятно слышать. — Тирион стал подозревать, что тридцатью драконами дело не обойдется. — Назови ее.

— На свадьбе у короля Джоффри будет певческий турнир.

— Там будут также жонглеры, шуты и пляшущие медведи.

— Медведь будет всего один, милорд, — поправил Саймон, который явно следил за приготовлениями Серсеи пристальнее, чем Тирион, — а вот певцов — семеро. Галейон из Кью, Бетани Быстрые Пальцы, Эйемон Костан, Аларик Эйзенский, Хэмиш-Арфист, Коллио Кьянис и Огланд из Старгорода будут состязаться за золотую арфу с серебряными струнами... однако того, кто превосходит их всех, почему-то не пригласили.

— Позволь мне угадать, кто это. Саймон Серебряный Язык?

— Я готов доказать свою правоту перед королем и всем двором, — со скромной улыбкой молвил певец. — Хэмиш стар и часто забывает, о чем поет, а о Коллио с его тирошийским акцентом и говорить нечего. Если вы поймете хоть одно слово из трех, считайте, что вам повезло.

— Празднеством распоряжается моя дражайшая сестра. Даже если я добуду тебе приглашение, это покажется странным. Семь королевств, семь обетов, семьдесят семь блюд... и восемь певцов? Что скажет верховный септон?

— Вы не показались мне благочестивым человеком, милорд.

— Дело не в благочестии, а в правилах, которые следует соблюдать.

— Жизнь певца не лишена опасностей... Мы занимаемся своим ремеслом в пивных и винных погребах, среди буйных пьяниц. Если с кем-то из семерых избранников вашей сестрицы вдруг случится несчастье, я надеюсь занять его место, вот и все. — Саймон хитро улыбался, очень довольный собой.

— Шесть — число не менее несчастливое, чем восемь. Я наведу справки о здоровье певцов Серсеи. Если кто-то из них занеможет, Бронн тебя найдет.

— Превосходно, милорд. — Саймон мог бы остановиться на этом, но в порыве торжества добавил: — Так или этак, в свадебную ночь короля Джоффри я все равно буду петь. Если меня пригласят ко двору, я исполню перед королем свои лучшие песни, которые пел уже тысячу раз и которые, как я знаю, нравятся публике. Если же мне случится петь в каком-нибудь кабаке... я могу счесть это удобным случаем, чтобы испробовать нечто новое. «Золотые руки всегда холодны, а женские — горячи...»