Ввиду того, что чёрный кофе возбуждает нервы, Бувар отказался было от послеобеденной чашечки, но тогда его сразу начинало клонить ко сну, а, проснувшись, он пугался, ибо продолжительный сон грозит апоплексией.

Идеалом их стал Корнаро — тот самый венецианский дворянин, который дожил до глубокой старости благодаря соблюдению особого режима. Даже не подражая ему в точности, можно всё же принимать кое-какие меры, и Пекюше нашёл в своей библиотеке Руководство по гигиене доктора Морена.

Просто удивительно, как они ещё до сих пор живы! Ведь в книге были запрещены все их любимые блюда. Жермена сбилась с ног и уж не знала, что им готовить.

Любое мясо даёт отрицательные последствия. Кровяная колбаса и свинина, копчёная сельдь, омар и дичь «противопоказаны». Чем крупнее рыба, тем больше в ней желатина, и, следовательно, тем она тяжелее для желудка. Овощи вызывают изжогу, макароны — тяжёлые сны; сыры, «взятые в совокупности, плохо перевариваются». Стакан воды по утрам «опасен». Название каждого напитка, каждого продукта сопровождалось предупреждением: «Вреден! Остерегайтесь! Не злоупотребляйте им! Не все его переносят!» Почему «вреден»? Что значит злоупотреблять? Как узнать, показано вам что-нибудь или противопоказано?

А какую сложную задачу представлял завтрак! Друзья перестали пить кофе с молоком из-за его вредности, а затем и шоколад, ибо шоколад — это смесь «неудобоваримых веществ». Остался только чай. Но «люди нервные должны от него отказаться». Между тем в XVII веке Декер советовал пить чай ежедневно в количестве двадцати декалитров, дабы промывать область поджелудочной железы.

Утверждение Декера поколебало их веру в Морена, тем более что тот восстаёт против всяких головных уборов — шляп, картузов, колпаков; это требование возмутило Пекюше.

Тогда они купили трактат Бекереля и узнали из него, что свинина — «превосходный продукт», табак совершенно безвреден, а кофе «необходим для военных».

Друзья полагали до сих пор, что сырая местность вредна для здоровья. Ничуть не бывало! Каспер считает, что она менее гибельна, чем сухая. В море якобы нельзя купаться, предварительно не остынув. А вот Бежен советует бросаться в воду именно когда тебе жарко. Вино весьма полезно для желудка, если его пить после супа. Зато, по мнению Леви, от вина портятся зубы. Наконец, фланелевый жилет — этот страж, этот блюститель здоровья, этот кумир Бувара, фланелевый набрюшник — неразлучный спутник Пекюше — признаётся всеми учёными без всяких оговорок излишней принадлежностью туалета, особенно для мужчин полнокровных, сангвинического темперамента.

Что же такое гигиена?

«Истина по эту сторону Пиренеев, заблуждение по другую их сторону», — утверждает Леви, а Бекерель добавляет, что гигиена — вообще не наука.

Тут уж друзья заказали себе на обед устриц, утку, свинину с капустой, крем, сладкий пирог и бутылку бургундского. Это было избавлением, отместкой за все лишения, а Корнаро они подняли на смех. Каким надо быть болваном, чтобы мучить себя по его примеру! Как глупо постоянно думать о продлении жизни! Жизнь лишь тогда хороша, когда наслаждаешься ею.

— Ещё кусочек?

— Не откажусь.

— Последую и я твоему примеру!

— Пью за твоё здоровье!

— А я за твоё!

— И плевать нам на всё!

Их возбуждение росло.

Бувар заявил, что выпьет три чашки кофе, хотя он и не военный. Надвинув картуз на уши, Пекюше беспрестанно нюхал табак и чихал напропалую; им захотелось шампанского, и они велели Жермене сходить за ним в кабачок. До деревни было далеко, служанка отказалась. Пекюше возмутился.

— Я приказываю вам! Слышите? Приказываю сбегать за шампанским.

Жермена повиновалась, но дала себе слово уйти от этих чудаков, — уж больно они привередливы и сумасбродны.

После обеда друзья, как в былое время, отправились в беседку пить кофе с коньяком.

Жатва только что закончилась, и разбросанные по полю скирды чёрными шапками вырисовывались на мягком, голубоватом небе. Было тихо. Даже кузнечики не стрекотали. Природа спала. Друзья мирно отдыхали, наслаждаясь вечерним ветерком, освежавшим их разгорячённые лица.

Высокое небо было усеяно звёздами; они сверкали, то выстроившись в ряд, то группами, то поодиночке, далеко друг от друга. Поток светящейся пыли, протянувшийся с севера на юг, раздваивался у них над головой. Его сияющая ткань прерывалась огромными пустотами; небосвод казался лазурным морем с архипелагами и островками.

— Сколько звёзд! — воскликнул Бувар.

— Мы видим далеко не все, — отозвался Пекюше. — За Млечным Путём находятся туманности, за ними — опять звёзды; самая большая из них отстоит от Земли на триста биллионов мириаметров.

Пекюше часто смотрел в телескоп на Вандомской площади и запомнил кое-какие цифры.

— Солнце в миллион раз больше Земли, Сириус в двенадцать раз больше Солнца, кометы достигают в длину тридцати четырёх миллионов лье!

— С ума можно сойти! — заметил Бувар.

Он пожалел о своём невежестве и даже выразил раскаяние, что не закончил в молодости Политехнического института.

Пекюше, найдя на небе Большую Медведицу, показал другу Полярную Звезду, созвездие Кассиопеи в форме Y, яркую Вегу из созвездия Лиры, а внизу, над самым горизонтом, багрового Альдебарана.

Запрокинув голову, Бувар с трудом представлял себе треугольники, четырёхугольники и пятиугольники, на которые надо разделить небосвод, чтобы легче находить звёзды.

Пекюше продолжал:

— Скорость света равна восьмидесяти тысячам лье в секунду. Луч Млечного Пути доходит к нам за шесть столетий. Таким образом, видимая с Земли звезда, быть может, уже давно не существует. Иные звёзды переменные, другие исчезают для нас навсегда; положение светил меняется; всё движется, всё проходит.

— Однако Солнце неподвижно!

— Так полагали прежде. В наше время считают, что Солнце несётся с огромной скоростью по направлению к созвездию Геркулеса.

Всё это нарушало представление Бувара, и после минутного раздумья он сказал:

— Наука построена на изучении одного лишь уголка вселенной. Возможно, что её выводы не соответствуют остальному пространству, бесконечному и непостижимому.

Так беседовали Бувар и Пекюше, стоя на пригорке при свете звёзд, прерывая разговор долгим молчанием.

Наконец их заинтересовал вопрос, есть ли люди на планетах. А почему бы им там и не быть? И так как все в мире гармонично, обитатели Сириуса должны быть великанами, Марса — среднего роста, а Венеры — маленького, если только они не одинаковы повсюду. В таком случае там, наверху, тоже имеются коммерсанты, жандармы, там люди торгуют, дерутся, свергают королей.

Внезапно несколько падающих звёзд пронеслись по небу, описав гигантские параболы.

— Подумать только, — проговорил Бувар, — исчезают целые миры.

— Если наш мир тоже провалится в тартарары, — заметил Пекюше, — обитатели планет отнесутся к этому так же равнодушно, как мы с тобой в эту минуту. От таких мыслей пропадает всякое самомнение.

— Какая цель всего этого?

— Вероятно, и цели-то никакой нет.

— Однако…

Пекюше повторил раза два-три «однако», не зная, что сказать.

— Нужды нет, мне очень бы хотелось знать, как возник мир.

— Мы найдём это, пожалуй, у Бюффона, — ответил Бувар, у которого слипались глаза. — Сил больше нет, иду спать.

Они узнали из книги Эпохи природы, что комета, задев Солнце, отколола от него кусок, который и стал Землёю. Охладились полюсы. Воды покрыли земной шар, затем схлынули, задержавшись только во впадинах; образовались материки, появились животные, потом человек.

Величие мира вызвало у них изумление, беспредельное, как и он сам.

Кругозор Бувара и Пекюше расширился. Они были горды тем, что размышляют над столь возвышенными предметами.

Минералы скоро им надоели, и, чтобы развлечься, они обратились к Гармониям Бернардена де Сен-Пьера.

Друзья познакомились со всевозможными гармониями — растительной, земной, воздушной, водяной, человеческой, братской и даже супружеской, прочитали, ничего не пропуская, обращения к Венере, Зефирам и Амурам. Их удивляло, что у рыб имеются плавники, у птиц — крылья, у семян — оболочка, ибо они прониклись той философией, которая верит в добродетель природы и считает её неким св. Винцентом де Полем, без устали сеющим добро.