…Никто и никогда не узнает, что я без ума от Jay-Jay Johanson.

Даже он сам.

А как было бы сногсшибательно признаться в любви к творчеству худосочного, крашенного в безальтернативный рыжий шведского фрика в одном из своих интервью глянцевым журналам! Объявить трип-хоп самым выдающимся музыкальным направлением десятилетия и закончить пассаж не лишенной кокетства репликой: всех мужчин, с которыми у меня возникают отношения, я так и называю – Джей-Джей.

Возможно, фраза не выглядит слишком уж отточенной, но каждую ночь (прежде чем заснуть) я работаю над ее содержанием, изменяя порядок слов, переставляя предлоги и добиваясь мажорного звучания окончаний. То, что ни одному из глянцевых журналов и в голову не придет взять подобное интервью, меня не останавливает.

Да что там глянец! – я не представляю интереса ми для журнала «Катера и яхты», ни для альманаха «Машиностроение», ни для информационного листка «Муниципальный вестник», единственный способ быть причастной к подобного рода изданиям – это устроиться курьером на комбинат офсетной печати «Иван Федоров»… Я не представляю интереса ни для кого, включая большинство потенциальных Джей-Джеев. А те, кто все-таки обратил на меня внимание, в конечном итоге оказываются альфонсами. Или бывшими зэками, отсидевшими за разбой. Или никчемными безработными поэтами, косящими под Бродского. Или охотниками за несуществующим наследством. Или хорошо законспирированными бытовыми алкоголиками.

Ничего другого мне, как правило, не попадалось.

Это – закон, который в своей непреложности может поспорить с законом Бойля-Мариотта, его смысл так и остался для меня тайной за семью печатями.

Никто и никогда не узнает, что я без ума от Jay-Jay, который явно не зэк и не альфонс. А еще я просто млею от темно-вишневой ликерной бумаги для самокруток (они радуют меня, некурящую, одним лишь фактом своего наличия в продаже), от жареных осьминогов (их жарят в странах, до которых мне не добраться по определению) и от джинсовых комбинезонов как универсальной формы одежды (джинсовые комбинезоны мне категорически противопоказаны – так утверждают моя драгоценная мамочка, моя подружка Милка по прозвищу Милли-Ванилли и женщина из «Ленэнерго», раз в месяц снимающая показания с моего счетчика, – ее вкусу я почему-то доверяю больше всего).

Никто и никогда – в этих двух словах и заключается рефрен моей унылой жизни за двадцать пять. Виниловый взломщик Джей-Джей переступил бы через этот рефрен не поморщившись.

Не то чтобы мои дела обстояли так уж плачевно, так уж из рук вон.

Совсем нет.

Я никогда не страдала от угревой сыпи, герпеса, или хронического гастрита, или хронического отсутствия денежных средств. Квартирный вопрос тоже не висел надо мной дамокловым мечом и не прожирал печень: с девятнадцати лет я живу совершенно самостоятельно, в шикарной академической двушке, в пяти минутах ходьбы от метро «Петроградская». Двушка досталась мне в наследство от бабки, матери отца. О существовании обоих я узнала только после их смерти, а до того была абсолютно уверена, что родная мамочка (мусик, мамулёк) произвела меня на свет при деятельном участии городского байка спермы. Что совсем неудивительно, учитывая патологическую ненависть мусика к мужчинам. Вопреки этой ненависти (а может – благодаря ей) она выходила замуж раз восемь, и каждый последующий муж оказывался много хуже предыдущего, а именно сволочью, мошенником и проходимцем. Сволочи, мошенники и проходимцы сменяли друг друга с завидным постоянством. И с тем же постоянством благородно оставляли мусику квартиры, машины, драгоценности и счета в банке.

Это – тоже закон, который в своей непреложности может поспорить с законом всемирного тяготения. Между прочим, куда более фундаментального, чем какой-то там периферийный законишко Бойля-Мариотта.

Как бы то ни было, в свои пятьдесят шесть мой мусик по-прежнему клянет мужиков оптом и в розницу, спускает бешеные суммы на пластические операции и игровые автоматы и ежедневно выступает сразу в трех едва ли не взаимоисключающих ипостасях: добропорядочного рантье, харизматичной стервы и городской сумасшедшей.

Две из трех оставленных проходимцами квартир мусик сдает за бешеные деньги эстонскому консульству и торговому представительству Сингапура. И я подозреваю, что не проявись в свое время тени покойного отца и бабки, мне пришлось бы снимать дешевый тараканий угол в районе Сенной площади. Мусик ни за что не поделилась бы со мной своими квартирными благами, она твердо убеждена, что:

а)

дети должны проживать отдельно от родителей, в идеале – в разных городах, а лучше – странах;

б)

детям строго возбраняется навешивать на родителей свои проблемы, прежде всего – материальные; Последний пункт (в) касается исключительно нас с мусиком и выглядит следующим образом: я не расплачусь с ней по гроб жизни уже потому, что она в муках произвела меня на свет, хотя двадцать раз могла сделать аборт.

Да-да, именно так она и говорит, рассеянно глядя на меня: а ведь я могла бы сделать аборт, лапуля.

Это никак не связано с бессодержательностью и пустотой моей жизни, более того: если бы все сложилось иначе, если бы я вдруг стала успешной и преуспевающей, стала зви-и-издой( не важно – шоу-бизнеса ли, спорта, кино или экономики и финансов) – это вызвало бы у мусика лишь ярость и ненависть.

Мусик терпеть не может конкурентов.

В ближнем круге – тем более.

Круг дальний – пусть его, ничего с ними не поделаешь, со всеми этими не в меру расплодившимися королевами елизаветами, принцессами дианами, княжнами грейс и, прости господи, матерями терезами; с выскочками-актрисульками а.джоли и р.уизерспун; с кафешантанными певичками мадоннами и дженниферлопес; со смехотворными супер-трупермодельками, их имен и на дыбе не припомнить. И ничего с ними не поделаешь, ни с живыми, ни с мертвыми, и счастье еще, что держат они другую, далекую от мусика поляну.

Или малину.

А в своем малиннике мусик всегда будет намба ван. И всегда будет называть Дженнифер Лопес Дженнифер Жопес. Не иначе.

А совсем недавно она переключилась с престарелых мошенников на не менее подлючий молодняк и первым делом увела бойфренда у меня. Бойфренд был так себе, как обычно, – подающий надежды поэт, автор никому не известного поэтического сборника «Одержимость любовью», изданного головокружительным тиражом в 100 экземпляров за счет средств автора.

Я узнала о двойной измене в мусикином любимом «Кофе-Хаузе» на Австрийской площади, где она заседала едва ли не круглосуточно. Изрядно накачанная алкоголем мусик заказала нам по коктейлю и, не мудрствуя лукаво, сразу же приступила к переговорам:

– Как поживает Ларик, лапуля? – спросила она.

Ларик, а точнее Илларион, – именно так звали моего бойфренда, вполне себе поэтическое имя. Мусик никогда не запоминала имен моих приятелей и уж тем более никогда не интересовалась, как они поживают. Удивительно. Особенно в свете того, что я (вроде бы) их даже не знакомила.

Или – знакомила?..

– Думаю, что неплохо, – осторожно ответила я.

– Думаешь или правда неплохо?

– Я его не видела с пятницы.

С пятницы, а сегодня понедельник. Ларик и раньше пропадал на несколько дней кряду, ездил в ближние пригороды за поэтическим вдохновением – и меня это не особенно беспокоило. Не обеспокоило и сейчас.

– Он тебе звонил?

– Нет.

– И ты считаешь это нормальными отношениями между двумя влюбленными людьми?

– А что, собственно, такого произошло?

Мусик вела себя странно, очень странно, не начать ли мне волноваться?..

– Произошло. – Прежде чем я взволновалась, мусик хохотнула, закатила глаза и двумя глотками осушила бокал со слабоалкогольным содержимым.

– Что же?

– Ладно, не будем тянуть кота за яйца, – решительно заявила она.

– Не будем, – согласилась я.

– Я взяла его в аренду.

– Кого? Кота?