К чести Куманина, он редко терялся. Неожиданности, какими бы они ни были, никогда не повергали его в состояние растерянности, и даже напротив, заставляли работать более четко и собранно, мобилизуя все скрытые резервы для принятия наиболее оптимального решения.

Обнаружив пропажу папки с диссертацией Нади, которую он столь опрометчиво оставил на столе посреди комнаты, Куманин не застыл в вопросительной позе, не стал рыться в шкафах и ящиках в надежде, что сам куда-то эту папку переложил, а сразу подошел ко входной двери в свою квартиру и внимательно ее осмотрел.

Дом, в котором жил майор Куманин, был ведомственным, заселенным разноликой мелкотой с Лубянки, от старослужащих прапорщиков до молодых полковников. В старые добрые времена во всех подъездах были развернуты милицейские круглосуточные посты, где дежурные сержанты играли роль часового или консьержки. Они останавливали посетителей, вежливо спрашивали к кому кто направляется, проверяли этот факт по внутреннему телефону, а неугодных задерживали и отправляли в ближайшее отделение милиции для установления личности. Наряду с очевидными преимуществами, подобная система причиняла много неудобств, поскольку все посетители дома должны были регистрироваться в специальном журнале, провести к себе домой, скажем, любовницу в отсутствии жены было совершенно невозможно.

Однако еще задолго до того, как Леонид Ильич Брежнев сформулировал свой гениальный тезис о том, что «экономика должна быть экономной», дежурные сержанты при таинственных обстоятельствах постепенно исчезали один за другим. На их месте появились отставники-прапорщики, как правило, проживающие в тех же домах. Отставники, в прошлом служившие либо тюремными надзирателями, либо контролерами и выводными, оказались не лучше своих предшественников, поскольку «стучали» вдохновенно и с большим знанием дела, свидетельствующим об огромном опыте. В силу всего того же брежневского эпохального экономического открытия оплачивать их «работу» приходилось за счет жильцов, что никого особенно не радовало. Против отставников молча зрела оппозиция. Поскольку они дежурили по месту собственного проживания, то позволяли себе часто отсутствовать на своих постах: то по причине собственного нездоровья, то по причине болезни внучков. Этим воспользовались, и «институт отставных прапорщиков» был упразднен.

Дежурные посты пустовали непродолжительное время. Помещение дежурного в том подъезде, где жил Куманин, то ли купил, то ли арендовал какой-то кооператив, заключивший взаимовыгодный договор с Лубянкой, которая, подобно ледоколу, пробивала своей стране путь в новые рыночные отношения. Появился огромный замок на дверях, а на застекленной стене — решетка, и помещение стало заполняться коробками и ящиками с надписями на корейском языке. Только международные маркировочные знаки в виде зонтика говорили о том, что содержимое ящиков хрупко и боится сырости. Ликвидация сторожевых постов никак не повлияла на «криминогенную» обстановку в ведомственном доме: и квартирные воры и простые алкаши, ищущие место для распития бутылки, отлично знали, в какие дома и подъезды можно соваться, а в какие — нет. В ведомственный дом КГБ их было не заманить никакими коврижками. Даже легенды о том, что все квартиры дома буквально завалены электронной аудио-видео аппаратурой западного и японского производства, не смущали домушников, хотя в других домах Москвы вырезали целые семьи исключительно для того, чтобы похитить какой-нибудь штампованный «видик» южнокорейского производства.

В результате двери «чекистских» квартир украшали до предела примитивные замки, вставленные еще строителями дома. Единственное, что позволяли себе некоторые съемщики, это обить дверь дерматином с красивыми медными кнопками.

Куманин вовсе не был исключением. На его двери стоял обычный «английский» замок, который можно было при желание открыть канцелярской скрепкой, выбить плечом или отжать отверткой. «Видика» у Куманина не было, хотя он мог купить его в магазинах так называемого конфиската. Как раз в это время два отдела на Лубянке вели во всесоюзном масштабе беспощадную войну с видеомагнитофонами и видеопродукцией, которая, естественно, была на сто процентов западной (поскольку в СССР эта сфера деятельности находилась в эмбрионально-зачаточном состоянии) и поэтому подпадала под статьи уголовного кодекса или бесчисленных подзаконных секретных инструкций. Любую видеокассету легко можно было классифицировать как откровенно антисоветскую, как пропагандирующую войну и насилие, как порнографическую или просто как идеологически вредную. Поначалу владельцам видеоматериалов давали сроки с обязательной конфискацией аппаратуры и кассет. По мере «либерализации» и распространения «нового мышления» сроки давать перестали, ограничивались предостережениями, но аппаратура и видеоматериалы продолжали изымать. Все это привело к резкому повышению цен на данную продукцию у перекупщиков. Расцвел «черный видеорынок», куда лихие ребята из КГБ сдавали оптом некоторую часть конфиската, насаждая таким образом новые экономические отношения.

Из ценных вещей у Куманина были лишь телевизор и западногерманский магнитофон, купленный с благородной целью возобновить занятия музыкой в свободное время. Поэтому Куманин посчитал, что вряд ли кому-то придет в голову лезть к нему в квартиру в надежде найти там что-либо достойное внимания. Осмотрев дверь, Куманин убедился, что она была отжата автомобильной монтировкой, след от которой остался на косяке. «Грешить» на своих коллег не приходилось. Сергею и самому доводилось приходилось в чужие квартиры, чтобы разместить там подслушивающую аппаратуру или провести негласный обыск (до официального). Как любой оперативник, он знал, как это сделать без использования таких грубых вещей, как монтировка или стамеска. Когда же нужно было имитировать квартирную кражу, использовали особые методы.

Куманин решил продолжить следствие и вышел на улицу. Около дома владельцы машин своими силами оборудовали нечто вроде охраняемой стоянки, хотя «экстерьер» дома пользовался той же славой, что и его интерьер. Даже спортивного вида молодые люди в черных куртках, работавшие в кооперативе, шли к долгу осторожно, как в церковь, а, войдя в подъезд, как-то испуганно вертели головами, собираясь, видимо, увидеть нечто страшное.

Стоянку охранял «дядя Паша», в прошлом отстоявший тридцать лет на вахте в центральной проходной на Лубянке. В последнее время он стал подозрительно часто прикладываться к бутылке (поговаривали, с самогоном) и засыпал на вверенном ему посту, в специально сколоченной небольшой будке. Но поскольку с машинами ничего не случалось, на столь злостное нарушение устава караульной службы смотрели сквозь пальцы и с некоторой долей здорового юмора. Дядя Паша оказался на посту. Настроение его по ряде причин было повышенным.

— Слыхал? — спросил он Куманина. — Ветеранам органов теперь водку будут выдавать без талонов?

— Точно, — поддакнул Куманин, не желая портить настроение ветерану. — Ты мне, дядя Паша, скажи: с поста сегодня днем надолго никуда не отлучался?

— Ты что, начальник караула? — обиделся старик, — отлучался — не отлучался, какое тебе дело? Я перед председателем кооператива отчитываюсь…

— Да я не про это, — отмахнулся Куманин. — Что ты сразу в бутылку лезешь? К нашему подъезду какая-нибудь чужая машина не подъезжала? Не заметил? И он указал рукой на подъезд, находящийся от стоянки примерно в сорока метрах.

Перевод разговор в привычное служебно-розыскное русло согнал с лица дяди Паши обиженное выражение. Профессиональный взгляд старого вахтера такие вещи фиксировал автоматически.

— Было, — доложил он, внутренне поднявшись, — только не прямо у вашего подъезда, а как бы между вашим и соседним. Красные «Жигули». Из них гражданин вышел, постоял у подъезда, табличку осмотрел с номерами квартир. Я еще подумал, неплохо бы его задержать да документики проверить…

Дядя Паша вздохнул:

— Власти-то сейчас никакой нет, дежурство по подъездам отменили. Денег, говорят, нет, а дежурки каким-то черным сдали под склады…