Проехав километров семь, штабной газик свернул на проселок и остановился у щита, на котором были нарисованы череп и скрещенные кости и красовалась надпись: «Внимание! Опасная зона!».

— Дальше нельзя, — вздохнул майор-начхим, — надо пешком и в противогазах.

— Что еще за новости? — возмутился Куманин. — В каких противогазах? Куда вы меня привезли?

— Куда приказано, — сказал начхим, — вы же хотели место у часовни осмотреть. Тут уже недалеко, примерно с полкилометра.

— А противогазы-то зачем? — Куманин последний раз натягивал противогаз на военных сборах в институте и никаких приятных воспоминаний об этом не сохранил. Главное, что запомнилось — в противогазе ничего не видно.

— Я думал, вы в курсе, — неуверенно произнес начхим. — Разве командующий вас не предупредил?

Командир дивизии говорил много, но по существу не сказал ничего, видимо считал, что Куманин в курсе.

— О противогазах он мне ничего не говорил, — ответил Куманин.

— Как же? — возразил начхим. — Должен был предупредить.

И начхим рассказал Куманину следующую историю. Когда дивизию перевооружали на новые ракеты, старые предполагалось вывезти на утилизацию. До этого их приказано было сложить на местности, как раз с этой целью и выбрали территорию у заброшенного кладбища, поскольку она находится достаточно далеко от военных городков и боевых позиций дивизии. Кроме того, сюда подходит одна из железнодорожных веток, где оборудован специальный перегрузочный пункт. Однако за старыми ракетами никто транспорт не присылал, и они продолжали лежать под брезентом прямо на земле. Постепенно украли и брезент. Из ракет пошло топливо, содержащее дихлорэтан, прочие высокотоксичные компоненты. Он, начхим, неоднократно писал рапорты на имя командира дивизии, тот обращался в вышестоящие штабы, но вот уже скоро пять лет все остается как было. На этом участке теперь трава не растет и часть деревьев засохла. Идут испарения. Несколько солдат пришлось госпитализировать. Один из них умер. Об этом тоже докладывали наверх, но снова никакого эффекта. А между тем компоненты топлива, разлагаясь, уходят в землю, и скоро с грунтовыми водами они попадут в реку, что всего в нескольких километрах отсюда. Тогда разразится экологическая катастрофа, все попадут под трибунал, а он, начхим, первым. Ему до пенсии еще два года нужно дослужить, а то бы давно ушел.

Куманин, слушая начхима, пытался сообразить, о каких разрешениях министерства обороны говорил ему комдив, но так и не догадался. Он был уверен, что у генерала Петрунина найдется достаточно «отмазок», чтобы в случае чего прикрыть себя и подставить начхима. Все играют в подобные игры по одинаковым правилам, жертвуя майорами и сохраняя на племя генералов.

В это время вернулся из каптерки у дороги солдат, посланный майором. В руках у него были два респиратора (к счастью, не противогазы). Тем самым он давал понять офицерам, что сам туда идти не намерен.

В респираторе было тяжело дышать, и Куманин взбунтовался, предположив, что от одного посещения ничего страшного не произойдет.

— Дождей давно не было, может, обойдется.

— Как хотите, — ответил начхим, — а я пойду в респираторе. В случае чего, у меня вот два свидетеля есть, что вы сами отказались. — И он показал на солдата и водителя.

Куманин хотел ему сказать, что он предпочел бы иметь более надежных свидетелей, но промолчал и сказал:

— Пошли!

Видя, с какой неохотой облаченный в респиратор начхим следует его призыву, Куманин сжалился и, разглядев за высохшими стволами деревьев краснокирпичные руины старинной часовни, сказал:

— Вы можете остаться здесь, я один со всем справлюсь.

Начхим с готовностью согласился, хотя, наверняка, имел приказ генерала Петрунина тщательно наблюдать за всеми действиями Куманина и представить по этому поводу специальный рапорт. Но майору больше хотелось дослужиться до пенсии.

Открывшийся перед Сергеем пейзаж больше напоминал кадры из кинофильма о конце света, где некий кровожадный вирус, занесенный из космоса, уничтожил все человечество в самый разгар его творческой деятельности.

Вокруг сохранившихся развалин небольшой часовни, как гигантские личинки чудовищных насекомых, лежали со вспоротыми животами десятки (если не сотни) зенитных ракет, некоторые с боеголовками. Из вспоротых корпусов и выломанных или открытых лючков свисали, как вывалившиеся кишки, кабели и разноцветные провода, украшенные хитрыми разъемами. Из ракет вытекала на землю какая-то жидкость малинового цвета, весьма напоминающая кровь. Кое-где жидкость была зеленого или зелено-желтого цвета.

За высохшими деревьями и кустарниками угадывалась железнодорожная ветка — виднелась открытая платформа, с которой трое солдат в противогазах сбрасывали гравий. Пахло паленой резиной, и Куманин уже стал жалеть, что отказался от респиратора.

Осторожно шагая, он обошел часовню, стараясь не наступать на то, что осталось от былой противовоздушной мощи СССР. Остатки ракет возвышались небольшими островками среди переливающихся малиново-зеленым цветом лужиц зловещей жидкости, служившей некогда ракетным топливом.

Но во всем этом кошмаре была и положительная сторона — старое отшельническое кладбище за часовней не заросло буйно травой, сорняками и кустами, не было покрыто несколькими слоями сгнивших листьев, и его монашеская простота предстала перед Куманиным во всей своей мистической наготе. На некоторых могилах были даже целы покосившиеся кресты, хотя на большинстве они оказались сбиты, видимо, просто из хулиганских побуждений, валялись между могил под грудой проводов, разъемов и остатков печатных схем. На разбитых могильных плитах еще можно было прочесть отдельные буквы славянской вязи, некогда горевшие золотом и увековечивавшие имена схимников и печальников, ныне забытых навсегда.

Кладбище было маленькое — не больше двадцати заброшенных холмиков. Скит, вероятно, успел просуществовать не больше тридцати-сорока лет, прежде чем на него наехало паровым катком колесо истории.

Куманин обвел погост взглядом, пытаясь найти ту могилу, которую искал. Ему стало не по себе от гнетущей тишины вымершего пространства. Он прошел еще несколько шагов вперед и, наконец, скорее даже не увидел, а почувствовал, что нашел именно то, ради чего ему пришлось с утра влезть в военную форму. На одной из могил каким-то чудом сохранилась трава и лежали две красные гвоздики.

Этот небольшой зеленый холмик был зажат между двумя старыми могилами отшельников, чьи покосившиеся кресты как бы склонились над ним. Куманин подошел ближе. В небольшой ложбинке между могил лежала проржавевшая насквозь пирамидка, наподобие тех, что украшают могилы бедных людей, заботы о похоронах которых взяла на себя профсоюзная общественность. Обычно такие пирамидки венчаются звездочками, но на этой не было ничего, а, может, давно истлело. Сама пирамидка сохраняла форму только благодаря четырем угольникам из какого-то прочного материала.

Забыв обо всех предостережениях начхима, Куманин наклонился и поднял пирамидку, чувствуя как она крошится под его пальцами. В этот момент что-то упало к его ногам. Куманин вздрогнул. Маленькая, то ли медная, то ли латунная табличка, потемневшая от грязи и времени, сорвавшись с прогнивших винтов, крепящих ее к пирамидке, издала звук, который показался Куманину до странности резким.

Табличка была небольшая, чуть больше тех, что украшают двери старинных квартир. Достав носовой платок, Куманин поднял ее, пытаясь прочесть фамилию, скорее выбитую, чем выгравированную чьей-то не очень умелой рукой. Затем, завернув табличку в носовой платок, он сунул ее в тужурку под ремень и стал осторожно выбираться обратно.

Начхим дивизии был прав. Не успел Куманин отъехать от шоссе по направлению к Нефедове», как почувствовал странную резь в глазах и легкое головокружение. Потом запершило в горле. Он даже остановился на несколько минут, чтобы немного придти в себя. Жара, стоявшая с утра, стала спадать. Усилился северо-восточный ветер, нагоняя тучи и обещая долгожданный дождь. Вокруг него шумели под ветром верхушки деревьев, обступивших шоссе.