– Да ведь старец он уже, Добрыня. Святой тем более. А медицина, брат, дело темное, разумению нашему не подлежит…

Наконец князь выволок богатыря из комнаты, и Григорий с Забавой остались наедине. Григорий откашлялся и произнес в подрагивающую от рыданий спину:

– Ну, сказывай, красна девица, что у твоей болезни за симптомы?

Забава прекратила рыдать, обернулась, села на кровати, поджав под себя ноги, утерла слезы, улыбнулась во весь рот и ответила:

– А ты – страшненький, дядька. Лохматенький. Я страшненьких люблю. – И она озорно подмигнула. – Вот и Тугарин у меня был – такая страхолюдина, глянешь – дух захватывает. А я его люби-и-ла, – вновь принялась она размазывать по щекам слезы. – Страшный, зеленый, чешуйчатый, – шмыгая носом, продолжала Забава мечтательно. – Не то что этот, – презрительно кивнула она на дверь. – Розовый, гладкий, словно девка красная, аж потрогать противно! Еще и Добрыней кличут… добрый, значит. Бр-р! А Тугарин – злой был! Решительный! Настоящий мужчина. Ты, дядька, тоже злой, по глазам вижу, – заметила она, вглядываясь в дремучие распутинские космы. – Тоже, видать, решительный… Ну иди ко мне, волосатенький, – протянула она к нему руки обольстительно, – иди, развей мои печали!

– Изыди, Сатана! – вскричал Григорий, отскочив к противоположной стене. – Руки прочь, бесстыжая!

– Ругается! – умилилась Забава и ринулась за ним.

Распутин опрометью кинулся в двери и, захлопнув их перед самым Забавиным носом, подпер их собственной спиной.

С минуту за его спиной раздавались удары и толчки, потом все стихло, а затем в отдалении вновь послышалось девичье хныканье. Григорий расслабился.

– Ну что?! – обступили его с обеих сторон Добрыня и Владимир.

– Жить будет, – объявил старец авторитетно. – Случай, однако, сложный. Сглазили бабу.

Владимир охнул, а Добрыня возопил:

– Кто?! Кто сглазил?! Скажи только, из-под земли достану!!!

Вот тут-то и выложил Григорий то, ради чего ко двору Владимирову прибыл, ради чего и весь спектакль с лечением Забавы затеял:

– Знаю, знаю я, кто это сделал. Не первый то случай на Руси могучей. Шастают по ней два басурмана – Смолянин да Кубатай, они и вершат дело черное.

– Ужель Смолянин?! Ужель Кубатай?! – поразился Добрыня. – А ведь друзьями сказывались!

– То у них, у басурманов, заведено так, – наставительно молвил Владимир. – Молод ты еще, Добрынюшка, доверчив… И как же заклятье сие снять? – обратился князь к Григорию.

– Один только путь есть: поймать басурманов да пыткой выпытать. Окромя них никто этого знать не может.

– Не верится что-то, – снова вздохнул Добрыня. – Ладно, разберемся. Дозволь, княже, мне со товарищами на поиски пуститься?

– А чего ж, дозволяю, – покивал Владимир, польщенный тем, что просят его разрешения (чего давно уже не случалось). – И дурака с собой прихватите – надоел он мне пуще репы пареной. Все норовит доказать, что неверно я службу на Руси установил.

– Иван-дурак – очень даже нелишним нам будет, – согласился Добрыня. – У него к Кубатаю особый счетец имеется…

А князь, не слушая, продолжал:

– То, говорит, надобно какой-то шаг особый – «строевой» – вырабатывать, то Устав какой-то писать. Войско-то почти уж все разбежалось, а он – в воеводы метит. Отправляйтесь, короче, вчетвером. Хоть какая-то от вас польза будет.

На том и порешили.

– Стас! – Я осторожно похлопал брата по выступающей части тела. Тот встал, отряхнул часть снега и задумчиво сказал:

– Холодно.

Да, в этом он был совершенно прав. Мороз был несильным, градусов десять, но школьная форма от него спасала слабо.

– Костя, а что мы здесь делаем?

Подумав, я нашел самый правильный ответ и без колебаний поделился им с братом.

– Мы? Мы замерзаем.

– Плохо, – так же спокойно и неторопливо ответил Стас, начиная плавно притопывать ногами. – Интересно, куда нас сволочь Кащей засунул? На Северный полюс? Замерзнем…

Попадание в коварную Кащееву ловушку подействовало на него удивительным образом. Братец начисто лишился своей неуемной энергии. Сообразив, что такой вареный или, точнее, свежемороженый Стас мне в беде не помощник, я заорал:

– Стас, проснись! Делать что-то надо! Кубатай бы тебя не одобрил!

При упоминании любимого имени Стас слегка ожил. Я понял, что надо закреплять успех:

– Да что Кубатай! Разве в твоих любимых книжках так легко сдаются? Вспомни эту… как ее… «Молчание кондора». Или «Курятник в зеленом лесу». Там ни в какой беде не унывают!

На самом-то деле я этих книг не читал. Только слышал, что они учат доброте и мужеству. Но напомнил о них удачно – брат окончательно ожил. Книжки писателя Решилова были для Стаса второй святыней, почти сравнимой с генерал-сержантом. Он потер порозовевший нос, обошел вокруг меня, потом заявил:

– Стой крепче. Я тебе на плечи заберусь и осмотрю местность.

– Давай лучше я на тебя залезу! – возмутился я.

– Не стоит. Ты же выше. Если я на тебя стану, то больше смогу увидеть.

…Был тут какой-то прокол в Стасовой логике. Но спорить не хотелось, да и времени не было – у меня от мороза аж уши звенели.

Я сел на корточки, Стас, пыхтя, вскарабкался мне на плечи, и началось… Кое-как распрямившись, я топтался в снегу, а Стас, стоя на моих плечах, командовал:

– Направо. Еще. Еще направо. О… О!!!

– Что? Что?! – воодушевился я.

– Подпрыгни! – потребовал Стас. – Да повыше.

Деваться было некуда. Я поднатужился – и прыгнул…

Выбираясь из снега, Стас сообщил:

– Костя, мы спасены! Там дома!

– Молодец, – прошептал я. Стас зарделся. Сказал:

– Я смог их увидеть только потому, что стоял на твоих плечах!

Вроде и ситуация была критическая, а как мне тепло от такого признания стало! Тепло-тепло… И сонно… Тут я понял, что просто замерзать начинаю, и завопил:

– Бежим!

И мы помчались, временами проваливаясь в снег по пояс.

– Жаль, что книжки Решилова у Кащея остались, – вздыхал Стас на бегу. – Такое собрание! Все есть – и «Осиновые штанишки», и «Побудка для сестрицы», и «Шофер на каждый день». А самое главное – там был новый роман! «Правда о летчиках и самолетах»! У нас он вообще еще не написан! Представляешь – раньше писателя бы прочитали!

– Ты сейчас холода надышишься, – осадил я Стаса, – заболеешь и вообще ничего никогда не прочтешь.

– Почему?

– Да потому что помрешь!

Но Стаса мои слова лишь на время от болтовни оторвали. Так всю дорогу и разглагольствовал, даже когда от холода у него язык заплетаться начал. И лишь когда прибежали мы к домам – было их штук десять, все такие приземистые, крепкие, – замолчал. Подойдя к домам поближе, мы увидели табличку на столбе:

«Станция МОЛОДЕЖНАЯ».

– Это где? – спросил Стас, который по географии знал лишь долину Нила.

– В Антарктиде, – поднатужившись, каким-то чудом вспомнил я.

– А где полярники? – возмутился Стас. Покрутил головой и вдруг воскликнул:

– Во! Глянь, у них митинг какой-то! Руками машут…

Я посмотрел в ту сторону, куда он показывал, и чуть не засмеялся, хоть нам было и не до смеха. В километре от нас и вправду по снегу прыгали черные фигурки и махали крылышками.

– Балда! Это пингвины!

– Допустим, – не смутился Стас. И повторил: – А где полярники?

Я только плечами пожал. Снег вокруг домов был чистый, нетронутый. Сразу видно – давно здесь никто не зимует.

– Надо внутрь попасть, – решил Стас, и мы принялись обходить дома. Легко сказать – внутрь! Все двери были на такие могучие замки заперты, что их и ломом не своротишь.

– Это ж надо, – возмущался Стас, стуча зубами. – Дети замерзают, а они от воров все позакрывали.

Только одно здание, поменьше других, с вывеской «Красный уголок» было заперто халявно – на обычный английский замок. Шансов, конечно, было мало, но… Я достал из кармана наш домашний ключ и попытался повернуть…