Могла ли в этом случае тактика «сиди и не высовывайся» принести лучшие плоды? Вряд ли! Даже, если бы он каким-то чудесным образом сразу просек, что он в прошлом, а не в ролевой игре, не в розыгрыше, не в бреду и не в наркотической галлюцинации. Все равно у него язык 21-го века. И ни хрена ты его не подделаешь, если только ты не историк-филолог 80-го уровня! И незнание французского с немецким — хрен скроешь. А то, что ты маму с папой не узнаешь?
Все-таки перспективнее быть громким идиотом, а не тихим.
Теперь, когда на вентилятор набросано до фига разнообразной инфы, осталось сидеть и ждать, когда что-нибудь сработает, и надеяться, что окружающие постепенно забудут про «психоз».
Ждать Саша умел плохо…
На завтрак дали простоквашу с хлебом. И все!
Молочку эту он ненавидел с детства. Интересно великих князей вообще так кормят по выздоровлении, или это часть высочайшего приговора?
После завтрака он наконец взялся за письма папá.
Отвел на это занятие два часа и завел брегет.
Все-таки 10-минутный тайм-менеджмент — это слишком круто. Никогда не мог его выдержать больше двух дней подряд.
Володя ушел гулять с Зиновьевым, зато Гогель сел по другую строну стола и стал читать «Ведомости».
«Любезный папá!» — начал Саша.
Не прибавить ли еще «бесценный»? Нет, лучше не переборщить.
Не поблагодарить ли за предоставленный трехдневный покой и время для разгребания завала с делами? Как бы ни накинул еще столько же. Поблагодарить папá он всегда успеет. Вот минуют три дня, и будет понятно, нужно ли еще три для работы.
Изложил еще раз все, что рассказал ему наедине позавчера вечером: и про Шамиля, и про Кавказ, и про Среднюю Азию, и про русско-турецкую войну, и про Наполеона, и про все революции. Последние снабдил причинами из учебника, ну, теми, которые помнил. Из ближайших дат знал только 1861-й и 1881-й. Зато помнил про первое марта. Имена пока решил попридержать при себе.
Слабенько! Когда еще что-то исполнится!
Если ты Жанна д’Арк и прешь к дофину, чтобы спасти какую-нибудь прекрасную страну (ну, или несчастную, или просто «эту»), и хочешь, чтобы тебе дали войско, единственный способ добиться, чтобы тебя принимали всерьез, это сделать какое-нибудь верное предсказание. А чтоб сделать верное предсказание, надо сделать побольше предсказаний — авось что-то и исполнится.
Атмосфера в обществе здесь подходящая. Судя по повальному увлечению спиритизмом.
Он закончил с посредственно знакомой историей и перешел к литературе, стараясь не залезать уж явно в конец 19-го века и не опускаться в начало.
«Это список произведений 19-го века, которые должны быть опубликованы, — писал он. — Возможно, что-то уже опубликовано, я не помню дат».
Список получился такой:
«Россия:
Ф. М. Достоевский „Письма из мертвого дома“; Ф. М. Достоевский „Преступление и наказание“; Ф. М. Достоевский „Идиот“; Ф. М. Достоевский „Игрок“; Ф. М. Достоевский „Бесы“; Ф. М. Достоевский „Братья Карамазовы“; А. К. Толстой „Василий Шибанов“; А. К. Толстой „Князь Серебряный“; А. К. Толстой „История государства Российского“ (в стихах); Л. Н. Толстой „Война и мир“; Л. Н. Толстой „Анна Каренина“; Лесков „Левша“; Лесков „Очарованный странник“; Чернышевский „Что делать?“; Гончаров „Обломов“; Некрасов „Кому на Руси жить хорошо?“ (поэма); Некрасов „Русские женщины“ (поэма); Тургенев „Отцы и дети“; Салтыков-Щедрин „История одного города“.
Франция:
Виктор Гюго „Отверженные“; Виктор Гюго „Человек, который смеется“; Жюль Верн „Двадцать тысяч лье под водой“; Жюль Верн „Дети капитана Гранта“.
Соединенные штаты:
Марк Твен „Принц и нищий“; Марк Твен „Янки из Коннектикута при дворе короля Артура“; Марк Твен „Приключения Тома Сойера“; Марк Твен „Приключения Гекельберри Финна“; Гарриет Бичер Стоу „Хижина дяди Тома“».
Саша удивился, что ничего не смог вспомнить из английской литературы середины 19-го века, кроме Майн Рида. Вальтер Скотт и наиболее известный Диккенс — первая половина, а Стивенсон с Конан Дойлем — совсем конец.
Задумался и написал:
«Англия:
Майн Рид „Всадник без головы“; Чарльз Дарвин „Происхождение видов“ (теория эволюции)».
С Германией было еще хуже.
И Саша написал:
«Германия:
Карл Маркс „Капитал“».
Подписался:
Перечитал список. Ну, вкусовщина, конечно. И ведь такой упертый либерал-западник, а любит он, однако ж, морс, квас, борщ и Федора Михайловича.
И положил сушиться исписанные листы.
— Песочком можно посыпать, — подсказал Гогель.
К чернильнице действительно прилагалась баночка с дырочками, до боли напоминающая то ли солонку, то ли перечницу. А он-то думал, зачем она!
Обильно посолил песком письмо. Наверняка пересолил с непривычки! И вернул на подоконник.
— Григорий Федорович! Это папá в собственные руки. Никто не должен прочитать!
— Запечатать надо.
— У нас есть конверты?
— Куверты? — переспросил Гогель.
— Наверное…
Гувернер кивнул и достал из секретера у стены вполне нормальный конверт с двуглавым орлом в кружочке. И у него даже была полоска с клеем.
Так что письмо было запечатано и отправлено с лакеем к папá.
Саша вынул брегет. Без пятнадцати десять.
— О! Супер! — прокомментировал он. — Пятнадцать минут в загашнике.
И запрограммировал звон на очередные два часа. Так и хотелось это назвать «таймером»!
Гогель смотрел с уважением.
А Саша взялся за французский. Точнее за оригинал письма Александра Павловича.
Это было тяжело! Зато гувернер успел прочитать «Ведомости» и его можно было без зазрения совести дергать на консультации по произношению.
Около двенадцати лакей принес письмо от Никсы.
— Отлично! — отреагировал Саша. — С правом переписки.
«Дорогой Саша, — писал Никса. — Гончаров принес мне известную тебе сказку в опубликованном виде. Вышла в начале года в „Библиографических записках“. Но она там меньше, чем на страничку и заканчивается словами:
Это ведь не все, как я понимаю?
Я ему это и высказал. Но он только пожал плечами и сказал, что дальше не знает. По-моему, соврал.
Я спросил, нет ли у него романа под названием „Обломов“. Он был крайне удивлен, сказал, что „Обломова“ он как раз дописывает, и что, видимо, книга выйдет в начале следующего года.
И заметил, что рассказывал о своей работе только самым близким людям.
Тут уж я пожал плечами и сказал: „Ну, наверное, проговорился кто-нибудь, а кто мне сказал — не помню“.
А потом…
Я, наверное, должен перед тобой извиниться. Я с самого начала собирался это сделать, когда попросил тебя написать японские слова. Мы с Гончаровым проверили их по словарю Тумберга. Некоторых слов не хватает, некоторые немного иначе произносятся, но совпала большая часть.
Ты простишь меня за то, что я тебя проверяю, братец Медведь?
Мне кажется, я должен рассказать обо всем этом папá…
Что ты об этом думаешь?
Обнимаю тебя мысленно!
«Вот оно! — подумал Саша. — Работает!»
— Чему вы так мило улыбаетесь, Александр Александрович? — поинтересовался Гогель.
— У меня просто совершенно замечательный брат, — сказал Саша. — Можно мне ему написать?
— Конечно, — сказал Гогель.
«Dear, Niksa!» — начал Саша.
И продолжил на языке Шекспира:
«Прости меня за домашний арест, это я виноват.
Сказка, конечно, не вся. Там гораздо больше.
Папá пока не говори. Давай оставим это на самый крайний случай. Если меня действительно решат отправить в сумасшедший дом — скажешь. Пока пусть сам делает выводы. Это надежнее. Материалы для размышления я ему послал.
В отношении японского ты совершенно прав, тебе не за что извиняться. Ты молодец! Никогда и ничего не принимай на веру!
Оказывается, словарь есть…
Как ты насчет того, чтобы попрактиковаться в английском?
