Ниже: печать, генеральские подписи и знамена с пиками, саблями, каской и щитом.

Саша убрал документ в рамочку, под стекло, полюбовался на вытянутых руках.

— Григорий Федорович, а его на стенку повесить можно?

— Да, Александр Александрович.

— А она из чего? В нее гвоздь войдет?

— Войдет.

— Молоток и гвозди у нас есть?

Гогель не удивился. Ну, если у нас цесаревич столяр!

За инструментом был послан Митька. Однако гвоздь Саша вбил сам. Даже довольно ровно получилось.

— Вы раньше не относились к вашим чинам так трепетно, Александр Александрович, — с улыбкой заметил Гогель.

— Это первый заслуженный, — возразил Саша.

Воскресенье не задалось с самого начала. Точнее службу Саша отстоял вроде нормально, но после церкви его ждало письмо от Елены Павловны: Крамской отказался от работы.

Ну, в общем, Саша не особенно и рассчитывал, что будущий классик отечественной живописи согласится шабашить и рисовать всякую хрень. Ладно! Другого найдем. Вроде Никса тетю Мэри просил кого-то порекомендовать.

С этим вопросом, прихватив гитару, Саша и пошел к Никсе. От тети ответа пока не было, зато «Балаган» уже звучал вполне прилично.

Потом брата позвали на семейный обед, а Сашу почему-то не позвали.

— Тогда я тоже не пойду, — пожал плечами Никса.

И Зиновьев метнул в него генеральский взгляд.

— Сходи, — сказал Саша. — Хоть узнаешь, в чем дело.

Никса поколебался, но пошел.

А Зиновьев проводил Сашу в Фермерский дворец.

— Николай Васильевич, что случилось? — спросил Саша по дороге. — Папá чем-то недоволен?

— Государь сам с вами поговорит, Александр Александрович.

— Когда?

— Я зайду.

— Даже так? Никак разговор будет в кабинете?

— Скорее всего.

В общем-то, совсем нестрашный кабинет, только очень здоровый, можно на велосипеде гонять.

— Может, мне сложить руки за спиной? — поинтересовался Саша.

Зиновьев промолчал.

— Нет? — спросил Саша. — Или да? Извиняюсь, но гитара мешает.

Гитара собственно ехала у него на плече.

В его комнате Зиновьев сдал его с рук на руки Гогелю.

— Григорий Федорович, что случилось? — спросил Саша, когда Зиновьев ушел. — Николай Васильевич смотрит на меня так, словно я взорвал Зимний дворец.

Гогель грустно улыбнулся, взглянул сочувственно, вздохнул и сказал:

— Не знаю.

Саша посмотрел в его честные глаза и понял, что спрашивать бесполезно.

Первая мысль, которая пришла ему в голову, была о том, что папá рассказали про секретаршу. Но Саша ожидал решения вопроса в духе Мопассана или юного Толстого: с помощью сговорчивой горничной.

Вторая мысль кричала о том, что какой-нибудь чудак на известную букву купил их со Шварцем самый лучший в мире фонарик и запустил в непосредственной близости от порохового склада.

И эта вторая мысль больше подходила к окружающей обстановке.

Да, можно отговариваться отсутствием умысла. Но и преступную беспечность, и преступную самонадеянность, честно говоря, можно было впаять.

Так что до, во время и сразу после ужина Саша сочинял документ под названием: «Техника безопасности». И тут же отослал Илье Андреевичу. Так что пусть уже будет в каждом пакетике с фонариком, если вдруг организуют контрольную закупку.

А потом явился Зиновьев и приказал:

— Пойдемте, Александр Александрович!

Саша бросил прощальный взгляд на гитару и пошел следом.

Шли, понятно, вниз, а потом на половину папá, прямиком в синий кабинет.

Папá сидел на том же синем диване, на котором они разговаривали в прошлый раз, и курил сигару.

Горела люстра, и запах табака мешался с запахом ароматических масел из ламп.

— Саша, — сказал папá, — надеюсь, ты понимаешь, о чем будет разговор?

По прошлому профессиональному опыту Саша знал, что в таких случаях главное не покупаться и предположений не высказывать. Типичная реакция следака: «Ага! Так ты еще и „Мазду“ угнал, а мы совершенно по другому вопросу!»

— Нет, — сказал Саша. — Совершенно не понимаю.

Папá нервно затянулся.

Папá при встрече не обнял и сесть не предложил, так что диспозиция неприятно напоминала картину Николая Ге «Пётр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе».

— Саша, мне сегодня телеграфировал наш посланник в Лондоне… — сказал папá.

Видимо, Сашино лицо отобразило некую гамму чувств.

— Соображаешь ты быстро, — заметил царь.

— У меня только одна ассоциация на Лондон: Герцен, — пожал плечами Саша. — Но, я не понимаю, причем тут я.

— Сегодня «Колокол» напечатал про тебя статью.

— Мою или про меня? — спросил Саша.

— Про тебя, — поморщился царь. — Еще не хватало, чтобы он твои статьи печатал!

— Хвалят или ругают? — деловито поинтересовался Саша.

— Это важно? «Колокол» про тебя напечатал! «Колокол»!

— Конечно, важно. Это же свободная пресса. Пишут то, что думают. Еще бы мне было неинтересно общественное мнение!

— За свободу вероисповедания — хвалят, за разрушение общины — ругают, — вздохнул царь.

— Интересно, а какие там аргументы? Странно, что такие разные люди, как дядя Костя и Александр Иванович придерживаются в этом вопросе одинаковых взглядов.

— Александр Иванович! — с сарказмом повторил папá.

И затянулся.

— Я ошибся в его имени и отчестве? — поинтересовался Саша.

— Нет! — буркнул царь. — Саша, ты «Колокол» читал?

— Пару номеров. Он мне показался довольно беззубым. Да и пишет Герцен сложно. Все-таки демократ должен быть ближе к народу. А я не все его отсылки понимаю и пасхалки разгадываю. Иногда хочется в энциклопедию залезть. Не хватает какой-то специфической эрудиции.

— Пасхалки?

— Скрытые цитаты и зашифрованные послания. Как пасхальные яйца с секретом.

— Кто тебе дал «Колокол»?

— Папá, ну, вы же понимаете, что я не могу ответить на этот вопрос.

Царь выпустил сигарный дым в сторону подсвечника на столе. Облако проплыло в непосредственной близости от Саши. Свечи затрепетали.

— Да и смысл отвечать! — продолжил Саша. — Издание настолько популярное, что ткни в любого.

Государь посмотрел очень тяжело.

— Лет через десять мы Александра Ивановича… Герцена будем с этакой нежной тоской вспоминать, — заметил Саша. — Такой сдержанный, такой умеренный, такой воспитанный! Взрывчатку не варит, с пистолетом не бегает, к топору не зовет! Я его, конечно, мало читал, но ничего крамольного не нашел.

И правда, думал Саша, «Колокол» запрещать — это все равно, что «Эхо Москвы» закрывать. Было бы за что!

— Одна статья про тебя чего стоит! — возразил царь.

— Прочитаю, — пообещал Саша. — И составлю свое мнение. В любом случае за статью Герцена я не отвечаю.

— Ошибаешься! Это полный сборник твоих радикальных цитат.

— Ну, какой я радикал, папá! У меня очень умеренные взгляды. А этим идеям уже в обед сто лет. В буквальном смысле. Сейчас социализм в тренде. Действительно, очень опасная идеология.

— Это я уже слышал, — сказал царь. — Знаешь, как статья называется? «Сен-Жюст при дворе императора Александра Николаевича: тронная речь».

— «Тронная речь» полностью на совести Герцена. Я никакого повода не подавал подозревать меня в подобных амбициях. И Никса никогда не высказывал мне никаких претензий.

— Никса еще не читал, — заметил царь.

— Пусть читает. Не думаю, что он найдет для себя что-то новое.

— В статье тебя сравнивают с Петром Первым.

— Это комплимент в их системе координат?

— Конечно. Почему это может не быть комплиментом?

— Массовые казни, преследования старообрядцев и поверхностная вестернизация с обрезанием кафтанов и бритьем бород.

— Раскольники сами себя сжигали.

— Не думаю, что без повода. Они до сих пор ущемлены в правах?

— Раскольники, Саша, вообще не признают русского царя. И в церквях своих не поминают. Для них Российская империя — «Царство антихриста».