А еще велел князь похитить в западных землях женщину-кровососа и такоже доставить к великому хану, дабы увидел тот, каковые прелестницы станут изводить его воинов, коли случится соединение с Вильгельмом.

Погоди-ка. Подложную-то грамоту и женщину по велению князя доставляю к великому хану именно я – москвитянин, сын боярский Сенцов, а по легенде – мурза Ахмат Опанасенко, верноподданный Киевского эмира.

– Вздорная неразумная женщина, отставь свое лукавство. Аще благочиние не передано тебе родителями, все рано постарайся быть послушной и радивой. Надо нам лошадей собрать. За вьючной вернуться и ездовую сыскать. И запомни, без меня – пропадешь ты и сгинешь без следа.

Не зря я попомнил второго коня. Не пустился же я в дальний путь без ездового… кажется, завиднелся он на склоне, хотя не отзывается на свист. Не слышит ино напуган?

– Будь ласкова, не отставай, – продолжал вразумлять я вздорную женщину, – тогда не стану вязать тебе руки и сажать в мешок словно дикого зверя.

Встала она и потянулась следом, однако не забыла спросить:

– Почему же мне должно шествовать за тобой по собственной воле, коли ты, яко тать окаянный, выкрал меня из отчего юрта, из крепости моего отца – батыра Саламбека де Шуазеля.

Отчего я назван тятем, да еще окаянным? Отчего до сих пор не открыл правды вздорной женщине, скорой на обидные словеса?

– Я крал не дочь Саламбека-батыра, почто нужна мне благородная дева? Многознающие люди известили меня, что в крепости живет адское исчадие-упырь. Я, прокравшись туда через несколько стен, во мраке башни повстречал некое существо, сочтенное мной за ведьму-кровопийцу. Неведомо мне было, что в мой мешок попадешься ты, благородная дева.

– И куда ты приволок меня, проклятый похититель? – голос ее не был слишком почтительным.

– Отвечу правдой, невзирая на оскорбительные слова. Мы на высотах Бадахшана, что неподалеку от Индийских земель.

– Индийских земель? Где под ногами лежат яхонты и обитают песьеголовые люди.

– И люди совсем без головы тоже там обитают.

Она прилежно зарыдала, прижавши щеку к мрачному граниту скалы. Вьючная лошадка с удивлением скосила свой сиреневый глаз. Я же, ухватив за рукав слезливую девицу, заторопился к своему жеребцу. Пришлось еще побродить-поплутать между камней, прежде чем поймал его за узду. Впрочем, он не пытался бежать меня, прижав уши, каурого коня более всего занимал поиск редких травинок среди камней. Я сразу бросился проверить, сохранилась ли подложная грамота в седельной суме. Лежит, нетронутая, и то славно. А затем решил я вьючную лошадь оседлать для своей пленницы, дабы облегчить ей тяготы пути. Едва затянул подпругу, как поставив ножку в стремя, девица легко взлетела в седло Сивки и взяла камчу – да только поводья уже лежали в моих руках. Привязал я вторую лошадку к седлу первой и повел их в гору, стараясь, чтоб поменьше оскальзывались на щебенке и камушках их копыта.

– Куда же ты влечешь меня, коварный похититель? – вопросила дева.

– Не влеку я тебя, а просто едем мы вместе к великому хану. Сейчас движется он походом в индийскую землю Кашмир, преодолевая перевал за перевалом. Великий хан много ближе, чем дом твоего батюшки. Между прочим, задумывалось, что твои бесовские наклонности внушат хану страх и немалое отвращение. А то, что ты невинная дева – это никуда не годится в нашем положении.

Мы держали теперь путь по самому краю ущелья. Неожиданно толкнул меня Сивый, сшибся камень под моей ногой и заскользил вниз, как будто чертом подученный. Потом и другой камень под моей стопой ослаб и упал. Я и вздохнуть не успел, как уже повис над глубоким обрывом словно лист. И только поводья, за каковые уцепился, не давали мне полететь сверху вниз. Но весу-то во мне накопилось сто пятьдесят фунтов, а лошаденка хлипкая, паршивая, давно потратившая силы, и закрепить копыта ей не на чем, оттого она тоже сползает, и щебенка от ее неловких брыканий на мою непутевую голову сыплется. А как сверзится она, то и второй конь не выдержит сильной тяги, упадет. Видно, не оказать уже мне услуги князю, придется ему без моего споспешествования бороться одному за торжество истинной Веры против басурманского натиска. А вот лишней души губить я не желаю, тем более, что умыкнутая девица отнюдь не ведьма и такоже не упырь.

– Живи как-нибудь, – крикнул я деве де Шуазель, – и прости меня.

Я отпустил поводья и принял казнь. Я не слетел отвесно вниз навстречу дну, а заскользил по склону. Но таково лишь мучительнее было. Острые каменья кромсали халат, бешмет и рубаху, добираясь до беззащитного тела. И добрались – боль сперва въелась в руки и ноги, следом в грудь. Но потом что-то нечаянно задержало меня. Из-за хруста сучьев понял я, что упал на чахлое деревцо, умудрившееся высунуться из почти отвесных глыб. Оная остановка помогла мне приметить небольшой выступ, словно бы ступеньку, в какой-то сажени от себя. Я, натужив мышцы, раскачался и перемахнул с деревца на выступ, не уместился на нем, однако же быстро перебрался на другой, потом третий.

Дно ущелья густо заросло жестколистными деревьями, кои сотворяли кронами своими видимость зеленой лужайки. Но лишь перепрыгнул я со скалы на нее, как одна из ветвей, обломившись, сбросила меня на землю. Однако же все члены целы остались, Бог миловал.

Егда вынул лицо из сухой листвы, то перво-наперво увидал копыто нетерпеливо переступающей лошади. Глянул чуть дальше – там и другие копыта. Много их было. Я сразу заприметил, что кони неусталые. Прямо передо мной стояла лошадь в сбруе богатой, украшенной самоцветами и позолоченными бляшками, чепрак же был расшит серебром и золотом, а стремена окованы серебром. Голову и грудь ее обороняла броня с узорчатой насечкой. А всадник, сидевший на лошади, изряден был телом и облачен в красивый доспех из подвижных пластин, именуемый «четыре зеркала». Впрочем, иного оружия, кроме кинжала, осыпанного драгоценностями, и небольшой будто игрушечной булавы, он не имел, будто полагался на какую-то иную защиту. Личина шлема была поднята, отчего я рассмотрел нос его с хищно вырезанными ноздрями и большие раскосые глаза. Видимо, встретился мне какой-то знатный татарин из восточных улусов.