И понять его, в общем-то, можно было — незнакомое и не особо привлекательное место, чужая тётя, которая всё время держит его за руку, и которой, кажется, всё-таки придётся в будущем попу показывать, а возможно, и ожидание боли, я же не знаю, как его прежде лечили, любого ребёнка доведут до истерики. И это не считая того, что просто вылежать час, практически не двигаясь, было для любого ребёнка сложно. Уж кто-кто, а я это знала прекрасно, поэтому совершенно спокойно восприняла такое поведение малыша.

В итоге, я успела очистить от шрамов лишь руку выше локтя, там было проще — повреждена была лишь кожа, ниже пришлось бы восстанавливать еще и сухожилия, поэтому я остановилась, оставив это на завтра.

— Посмотри, какая теперь у тебя кожа гладкая, — я достала небольшое зеркало, которое специально держала здесь, чтобы показывать пациентам получившийся результат, который просто так увидеть было сложно, например, убранное родимое пятно на ягодице, была у меня и такая пациентка, к счастью, не пациент. Кстати, задумалась я о необходимости зеркала именно после того, как убрала первый кусочек шрама с лица брюнета.

Эррол, который прекратил плакать, как только были произнесены волшебные слова: «На сегодня всё», с любопытством заглянул в зеркало. В отличие от отца, чья кожа была загоревшей, и не только на лице, малыш был совсем беленький, сразу становилось понятно, что если он и бывает на свежем воздухе, то исключительно в тени. Но даже на незагорелой коже можно было чётко различить гладкое розовое пятно на месте шрама.

— Ой! — он выпустил плед и стал ощупывать больную руку здоровой. — Он стал меньше! А здесь исчез! Это насовсем?

— Насовсем, — заверила я маленького пациента. — А завтра, если сможешь посидеть чуть подольше, я сделаю так, что твоя рука сможет сгибаться вот так, — и я пару раз согнула и разогнула свой локоть.

— Ладно, — вздох был таким тяжёлым, словно малышу предстояло, как минимум, дом в одиночку построить, но уже само осознанное согласие меня порадовало. Конечно, он и завтра быстро устанет и будет капризничать, но, надеюсь, выдержит чуть подольше, чем сегодня.

И у меня уже появилась мысль, как этому помочь.

— Арбен, Миллард, — окликнул брюнет, и когда в комнате появились его сопровождающие, открыл портал и со словами: — Я скоро вернусь, — исчез.

Вот и имя блондина я узнала. Или фамилию. Или титул. Не важно, уже хоть как-то можно его мысленно называть. А мой пациент так для меня пока брюнетом и остался. Вот принципиально не буду спрашивать, как к нему обращаться.

Пока я над всем этим размышляла, убирая зеркало в ящик стола, мой золотоносный пациент вернулся. С золотом, да.

— А давайте, я и вас подлечу, время то есть, — предложила я, глядя на очередную стопку монет в своей ладони. — И мы же договорились, что оплатой лечения Эррола будут занятия с Бейлом.

— Занятия станут премией, а лечение своего сына я вполне способен оплатить, — голос брюнета стал холодным.

— Простите, я не хотела вас оскорбить, — покаялась я. — Лечиться будем?

— Будем, — посмотрев на часы, кивнул брюнет. Его взгляд смягчился, извинение было принято, — Но только до половины одиннадцатого, у меня назначена встреча, я не думал, что сегодня у вас хватит сил ещё и на меня.

— Хватит, — улыбнулась я. — Снимайте рубашку.

На этот раз я занялась шрамом на левой лопатке и теперь любовалась широкой спиной с хорошо выраженными мышцами. Их тоже хотелось погладить, как прежде грудные, но я отбросила мысли, недостойные целителя — сейчас передо мной пациент, а не мужчина, а я на время лечения не женщина. И всё равно нет-нет, да и ловила себя на том, что задерживаю на спине брюнета далеко не профессиональный взгляд.

Наверное, всё дело в том, что я просто раньше не сталкивалась с таким красивым телом. Большинство своих пациентов я без одежды не видела, а те, кого видела, не впечатляли. Даже кузнец в Пригорном не заставлял так смотреть на себя, его мышцы были даже чересчур развиты, а уж его-то я без рубахи видела не единожды, когда он спину потянул. Но нет, не то. Γора мышц ничуть не привлекательнее тощего дрыща, а вот у брюнета телосложение было идеальным. И я просто получал эстетическое наслаждение, любуясь его спиной. И потрогать его хочется, как красивую статую. И губами тоже…

Кого я обманываю?! Он привлекательный мужчина, а я одинокая женщина, взрослая, половозрелая — уж мне-то, целительнице, это понятно. Но это всё равно ничего не значит. Он — лорд, явно очень знатный и богатый, и скорее всего женатый, я — вдова-простолюдинка. Всё, что он сможет мне предложить — стать его любовницей.

А у меня совсем другие планы. Я хочу для себя настоящую семью, мужчину, на которого можно положиться, и который всегда будет рядом, ребёнка, которого сама выношу и выкормлю, и который будет расти в полной семье. Разве я многого хочу?

А значит, брюнет в мои планы не входит абсолютно. Я могу любоваться его спиной, пока лечу его шрамы, но и только.

— Я так понимаю, у вас есть вопросы? — нарушил тишину брюнет.

— Да, — я перевела взгляд с его спины на затылок. — Эррол вообще на улице не бывает?

Мужчина резко повернулся и удивлённо посмотрел на меня.

— Это всё, что вас волнует?

— Как целителя — да, это меня волнует. И да, мне интересно, как вы или ваш сын получили эти ожоги, но если вы не захотели рассказать прежде, есть ли смысл спрашивать сейчас?

— Я расскажу, — глухо уронил брюнет, отвернувшись и дав мне возможность продолжит лечение. — Но позже. Я пока не готов. А что касается вашего вопроса — Эррол бывает на улице. Точнее — на балконе. Три часа в день он дышит свежим воздухом, за этим строго следят, его режим дня тщательно распланирован приставленными к нему целителями.

— У балкона есть навес?

— У всего балкона — нет. Но Эррол находится под специальным зонтом, чтобы солнце не попало ему на кожу.

— Почему?

— Целители считают, что для него это вредно.

— Глупость какая! Может, для травмированной кожи это и было вредно поначалу, но лицо-то у него не пострадало, его-то зачем прятать? Без солнца чахнут и растения, и люди. Εсли бы человеку солнце было вредно, он жил бы под землёй.

— То есть, вы считаете, что магистры медицины ошибаются?

— Ммм… Скажем так — они перестраховываются. И если сейчас вынести вашего сына под прямые лучи солнца — он просто обгорит. И не потому, что болен — просто потому, что его кожа отвыкла, словно у узника в подземелье. Начинать нужно с малого — выходить на солнце рано утром и вечером, когда оно низко над горизонтом. Но совсем без солнца нельзя.

— Вы считаете? Вы уверены? — он снова повернулся, заставив мою руку соскользнуть с лопатки на плечо.

— Как скоро после ранения вы вышли на улицу? — я взглянула на его щёку, где находилась розовая полоса новой кожи, сейчас невидимая под распущенными волосами.

— Как только физически смог это сделать, — этот ответ сказал мне чуть больше, чем планировал мой собеседник. Потому что это означало, что пострадал он намного сильнее, чем от тех ожогов, что я видела. И ведь он упоминал, что у Эррола были и другие ожоги, от которых его вылечили, значит, и у него тоже. — Вы правы. Мне и самому не очень нравилось, что ребёнок не бывает на солнце, но я верил целителям.

— Поверьте себе, — предложила я.

— Так и сделаю.

Уходя, он поцеловал мне руку. Точнее — кулак, в который сам же и зажал монеты.

Он ушёл, а я смотрела на то место, где исчез портал, и отчего-то размышляла — мыть теперь руку или не мыть?

Встретив следующим вечером всю четвёрку в коридоре, я махнула рукой, зовя за собой:

— Идёмте.

За мной пошли. С удивлёнными лицами, но пошли. Пройдя пустующую кухню, мы оказались на заднем дворе, где на крыльце стояли два кресла из кабинета, а рядом — две табуретки, на которые я махнула рукой сопровождающим.

— Можете располагаться здесь, или в приёмной, или можете погулять по саду. А вы садитесь вот сюда, — это уже пациентам. — Эррол, вчера ты хотел смотреть в окно, но окон в той комнате нет. И я подумала, что это ведь лучше окна, верно?