Дождь неистово барабанит по большим окнам гостиной… Риверсайд-драйв почти не видна… В комнате стоит обогреватель, и стекла запотели. Снаружи тоже не видно, что происходит… Девочка с длинными, светлыми, тщательно расчесанными волосами стоит посреди малинового бухарского ковра… На ней лишь черный кружевной бюстгальтер. Ее бюст почти заполняет его… ей четырнадцать… Но в бюстгальтере вырезаны отверстия, французские кружева обрамляют обнаженные соски.

На коричневом диване сидит мужчина… отдает распоряжения… Она идет к окну, позволяя мужчине видеть ее упругие девичьи ягодицы, бледные ноги. Он снова что-то произносит, и она поворачивается… На ее руках черные кружевные браслеты. Он встает, идет к ней… Он почти рядом… На ее лице появляется новое выражение… Она испытывает отвращение… и одновременно чувствует, что заворожена…

Я выскочила из укрытия и побежала по берегу. Ветер и градины преследовали меня, кусали мое тело.

— Элизабет, вернись! Вернись! — закричал вслед Стивен. — Мы в самом центре грозы.

Вырвавшись на открытое пространство, я забыла о том, где нахожусь. Бежала, не разбирая пути, кричала, обращаясь к бушующим волнам, которые разбивались о скалы. Пыталась избавиться от ужасных картин, рождавшихся в моей душе. Но ветер уносил мои крики. Я открыла рот, и капли дождя упали в горло. Давясь, смеясь, крича, я бежала, пока ноги не увязли в жидкой грязи.

Из-за стены дождя появился Стивен.

— С тобой все в порядке? Я не хотел тебя тревожить…

— Извини… — я всхлипывала.

— Пожалуйста, не плачь. Я никогда… Все хорошо.

Он не знал, что сказать, как успокоить.

— Пожалуйста, разреши мне помочь.

Я попыталась подняться, но оказалась слишком слаба, чтобы сопротивляться проливному дождю.

Стивен поднял меня, тоже дрожа от холода, и понес к пансиону.

Голос Бетти преследовал, все еще звучал во мне: «Ты никогда не услышишь, как я плачу, никогда не услышишь». Я сильно прикусила язык, и слезы остановились.

Добравшись до пансиона, Стивен весьма тактично ничего не сказал. Немного прийдя в себя, я поняла, что он может опоздать на самолет. Я поспешила к себе.

Под душем пустила горячую воду и заставила себя расслабиться: Я растирала свои плечи и бедра… «Твой отец изнасиловал тебя, Элизабет… но ты уже не была маленькой девочкой. Ты могла остановить его. Могла остановить его. Могла сказать… Но делала вид, будто ничего не произошло… в нужное время у тебя появлялись новые балетные тапочки, новые костюмы для занятий, он повсюду возил тебя… его королеву, наслаждавшуюся своими страданиями… Ты могла сказать… »

«Я не могла рисковать… моя балетная труппа. Для нас имели значение лишь танцы и музыка… »

«Ты могла остановить его. Мадам Вероша подозревала. Она бы выслушала тебя… Виновата только ты, только ты… »

Я полностью выключила холодную воду; меня окутал горячий пар. Терла кожу на животе, груди… твоя вина, твоя вина…

Ранние зимние сумерки, воскресенье. Уже темнеет. Автомобиль подъезжает к «Плазе». Швейцар с огромным зонтом спешит к машине, чтобы прикрыть от дождя четырнадцатилетнюю девочку в кроличьей шубе. Каблуки ее новых замшевых туфель стучат по мокрому асфальту. За девочкой следует респектабельный мужчина. Вот они уже в ресторане «Палм-Корт». Их окружают звуки скрипки и арфы, пальмы, цветы, хрустальные подсвечники… Приближается метрдотель. «Как обычно, месье? Коньяк для месье, а для прелестной дочери — самое лучшее… вот…» Он подзывает жестом помощника, чтобы показать девочке пирожные, которые он приготовил специально для нее. Она выбирает и бесстрастно ест их, откусывая понемногу. Полный собственного достоинства спутник кладет свою руку на руку девочки, что лежит на ее колене…

Да, я не забывала о манерах, приобретенных в частной школе, весь мир видел это. Люди смотрели на свежую, как розовый бутон, юную леди в зеленом бархатном платье с длинными рукавами, которое прибыло вчера с Пятой авеню из «Сакса» в перевязанной лентой подарочной коробке… белые кружева у шеи оттеняют розовую кожу. Волосы аккуратно стянуты на затылке, только один локон висит свободно… Возможно, отец слегка проявляет собственнические чувства, внимательный наблюдатель заметил бы это… но причина лишь в отцовской гордости. Кто бы поверил, что под зеленым бархатом и белыми кружевами лифчик с отверстиями, что соски трутся о бархат… послушно ждут его… Кто мог догадаться, что происходит? Как она боялась его, как сильно любила!

— Элизабет, с тобой все в порядке? Пора немедленно выезжать.

Стивен постучал в дверь.

Я остановила горячую воду, но не почувствовала разницы.

Через десять минут мы мчались по дороге в надежде добраться до барселонского аэропорта быстрее, чем за три часа. Я включила радио, чтобы заполнить напряженную тишину. Мы не смели заговорить. Стивен не сводил глаз с дороги, мой взгляд был обращен внутрь себя, к правде…

В пятнадцать лет я могла сказать.

«… Кто бы тебе поверил?» «Посмотрите на нее, — заговорили бы вокруг. — Такие хрупкие создания вечно фантазируют. Она дрожит от холода даже летом. Только не он… знаменитый скрипач…»

«Вспомни, что случилось с тобой в день рождения отца. Все собрались в гостиной, чтобы поздравить его. Все! Должна была петь знаменитая певица из „Метрополитен“. Отец собирался ей аккомпанировать. Тебе разрешили выпить бокал шампанского, но ты тайком выпила второй, потом третий…»

«Я хотела сказать… Я смотрела на нашу антикварную мебель, на гостей с бокалами шампанского в руках, знаменитостей, интеллектуалов. Они помогут… Я читала об агентствах… Пусть узнают правду об этом доме. Я попробовала привлечь их внимание… Пожалуйста, все… я хочу… я хочу…»

«Бетти! Пожалуйста, сядь!» — прогремел в комнате его голос. Он всегда останавливал тебя, лишал дара речи, заставлял затаить дыхание… нет!

«Я хочу… Я хочу…»

«Бетти! Пожалуйста», — снова оборвал отец. И громко заиграл на скрипке, освобождая твою голову от алкоголя. «Куколка Бетти, неужели ты не видишь, что гости спешат услышать наше величайшее сопрано? Она собирается начать свою программу прямо сейчас. Не заставляй гостей сердиться на тебя! Пожалуйста, сделай одолжение, принеси с кухни стакан воды для мадам и поставь возле пианино».