— Княже! — В истобку из сеней заглянул кметь. — Там на Подоле купцы смолянские. Говорят, русь уже в Любичевске!

— Что? — Аскольд так и подскочил, с усилием стряхивая сонливость.

Любичевск, один из трех стольных городов Саваряни, располагался выше по Днепру, и пути оттуда вниз по течению было два-три дня.

Торопливо одеваясь, князь лихорадочно соображал. Если те купцы видели русь в Любичевске и эти три дня сами потратили на дорогу сюда… то русь может быть уже на пороге! Уже на пристани! Или до купцов лишь доходили слухи об их приближении? Или русь собиралась в Любичевске задержаться? Что там произошло? Была битва или князь Ехсар тоже оказался предателем? А если битва состоялась, то чем кончилась? Но если купцы сумели уйти невредимыми и увезти товары, значит, все пока не так страшно. Да, но сумели или…

Последнее он додумывал уже на бегу, прыжками спускаясь по крутой тропе с вершины горы к Подолу, к пристаням. На ходу задал кметю несколько отрывистых вопросов, и тот ответил только то, что успел узнать: у купцов дружина человек сорок, товар какой-то привезли, нет, сами вроде не побитые и не ограбленные. Видели они русь в Любичевске или только слышали о ее приближении, он сам не успел узнать, поскольку торопился известить князя о важных новостях.

Следуя за кметем, Аскольд почти бегом пробежал весь путь и только на пристани взял себя в руки — не годится ему, киевскому князю, бегать, будто отроку, ради каких-то смолянских купцов!

Народу на Подоле было мало — напуганные слухами о руси, кривичах и деревлянах, торговые люди разъехались, спасая товар от разграбления теми ли, этими ли… Но, привлеченные слухами о новостях, киевляне понемногу собирались, кто-то даже подходил к приехавшим и задавал вопросы, однако при виде Аскольда все отшатнулись. Краем глаза князь заметил неприязненные, какие-то отчужденные взгляды, но ему сейчас было не до того.

— Вон они, княже! — Тяжело дыша, кметь показал на несколько крупных лодей.

Ну да, если купцы смолянские, значит, из верхнего Днепра шли прямой дорогой, без волоков.

Приглаживая волосы, оправляя плащ и шапку, Аскольд подошел. Подумал даже, что надо было не бежать сюда, а звать гостей к себе, но уж слишком важны эти новости, нет сил терпеть.

Возле лодьи уже стоял Сбыня, его мытник, обсуждая что-то с хозяином, пузатым, приземистым мужиком лет пятидесяти. Судя по светлым волосам и железному «молоточку Тора» на шее, это был варяг родом из свеев. По-словенски он говорил хорошо, только слова произносил чуть-чуть иначе, как многие варяги, что подолгу живут и торгуют в землях словенских племен.

— Это что за город? — первым делом обратился он к Сбыне, который поспешил к нему, едва завидя на воде большие лодьи, груженные множеством мешков. Гости не пустые пришли, с них есть что взять.

— Хе! Это Киев-город! — с гордостью ответил Сбыня. — А ты и не знаешь, куда прибыл?

— Киев? Кенугард? Я почему-то думал, что он несколько больше. — Варяг с любопытством оглядел несколько высоких крутых гор, белеющие на их вершинах и кое-где на склонах пятна мазаных изб. — А здесь где же город? Я его не вижу. Любой вик в эту пору гораздо больше, чем это. — Он пренебрежительно кивнул на несколько клетей и избушек, разбросанных по пространству Подола. — А столько разговоров, что можно подумать, будто Киев больше, чем Бьёрко и Хейдабьюр, вместе взятые!

— Ну и ехал бы к себе в Хе… дабор! — обиделся Сбыня. — Вон там город! — Он для доходчивости показал пальцем на Гору, где за большими деревьями на склонах построек почти и не видно было, только в двух местах сквозь растительность проглядывал частокол на валу, окружавшем вершину. — Там и князь живет. А я — князев мытник. Давай, показывай товар. Что привез?

— Вон там? А кто тут князь? — не отставал варяг.

— Аскольд сын Дира.

— Аскольд… Дир? Их тут сразу двое? Они братья?

— Один у нас князь, глупая твоя голова! Аскольд, а отец его был Дир, а еще его звали князь Улеб. Из руси был. Ты откуда такой выискался, невежда?

— Я из Свинеческа. Наши люди ездили сюда, но я никогда еще тут не бывал.

— А вон он и сам! — Сбыня заметил князя, торопливо приближающегося к ним в сопровождении двух кметей.

— Ты хозяин? — сразу обратился к варягу Аскольд.

— Я Синельв сын Гейра, из Свинеческа, что на Вечевом Поле, — охотно откликнулся тот. — А не ты ли киевский князь Аскольд сын Дира?

— Это я. Правду говорят, что вы видели русь в Любичевске? Вы видели ее там или только слышали, что она может подойти?

— Тебе обо всем расскажет мой человек. — Синельв отступил на шаг и показал в сторону.

Аскольд повернулся. В трех шагах от него стоял другой варяг — лет тридцати, рослый, худощавый, но широкоплечий и крепкий. Светлые, слегка вьющиеся волосы, маленькая бородка на продолговатом лице, кольчуга, надетая на стегач из бурой кожи, варяжский шлем с полумаской, рука, лежащая на богатой серебряной рукояти меча… Почему-то под взглядом этих светлых глаз сквозь отверстия полумаски у Аскольда упало сердце. Взгляд не был угрожающим или злобным, нет. Он был полон некоего отстраненного любопытства, сожаления, издевки… Чем-то напомнил взгляды толпы, узнавшей, что князь продал жену… Так не смотрят на князя. Так вообще не смотрят на живого человека. Разве что на покойника, найденного у дороги.

— Кто ты такой? — невольно вырвалось у Аскольда. Он хотел оглянуться, найти своих людей, но не мог оторвать взгляд от этих серых стальных глаз, смотревших на него из-за полумаски, будто из другого мира.

— А ты понимаешь северный язык? — спросил варяг в ответ. — Зови меня Хельги[14]. Ибо я тот, кто станет проводником твоей смерти.

Он произнес это совершенно спокойно, и Аскольд даже не поверил тому, что услышал. А в руке того, кто назвал себя Хельги, вдруг оказался меч. Стальная молния сверкнула и упала… и князь Аскольд рухнул на истоптанную землю пристани, все с тем же удивлением на лице. Его шея и часть плеча были глубоко разрублены, кровь хлестала рекой, а варяг ловко выдернул меч, чтобы тот не застрял в костях, и обернулся, готовый отразить возможное нападение.

Нанесенный им удар послужил знаком для его дружины. Мешки в лодьях взметнулись сами собой, из-под них выскочили люди, лежавшие на дне. Те, что уже были на пристанях, похватали свои щиты и выстроились в стену, давая остальным время приготовиться. Несколько Аскольдовых кметей, мытник со своими подручными, киевляне, всегда толкающиеся возле торговых гостей, — все онемели в первый миг, не веря своим глазам. А потом кто-то закричал, крик подхватили другие, и народ кинулся врассыпную. Эти ожившие мешки, неизвестно откуда взявшиеся вооруженные люди, а главное, тело князя, лежащее на земле в кровавой луже, — все это было невероятно, ужасно, и казалось, что где-то рядом нечистая сила, наводящая жуткие мороки. Еще ничего не понимая, народ в бессознательном страхе разбегался, увлекая за собой и кметей. Но даже если бы те остались, что они могли сделать? Их было всего пять-шесть человек: Аскольд не приказывал дружине сопровождать его, здесь оказались только те, кто пошел за ним больше из любопытства, желая поскорее узнать новости. Новости… о чем? И кто же это? Что все это значит?

Почти мгновенно ближайшая часть пристани опустела. Человек шестьдесят вооруженных варягов стояли стеной, но никто на них не нападал.

— Вперед, — так же спокойно, будто все шло, как и задумано, сказал их вождь и сделал знак мечом. И ничего не добавил: его люди знали, что надо делать.

И отряд устремился к Горе. Возле пустых лодей с брошенными мешками осталось лежать тело князя Аскольда, словно до него никому не было дела. Убийца, уходя, даже не оглянулся на него; оно было ему не нужно, зато киевляне должны знать, что их князя больше нет в живых. Пусть убедятся в этом сами.

На какой из гор находится княжий двор, пришельцы знали со слов мытника, и никаких преград им не встретилось. Киевляне отказались от своего князя еще вчера, но вместе с тем и утратили силу, собирающую их в единый кулак; теперь каждый чувствовал себя ни к чему не пригодным прутом из развязанного веника. Старейшины еще не решили, кто теперь встанет во главе, и каждому из нарочитой и простой чади оставалось лишь спрятаться у себя в избе или бежать куда глаза глядят.