Ее губы дрогнули, будто она хотела что-то сказать, а что — и сама не ведала. Что говорить? Они и так оба знали — что было, что есть… и что будет.

Вольга придвинулся к ней ближе, наклонился и поцеловал ее трепещущие губы, будто убеждая молчать, выражая без слов то единственное, что было для них важно. Дивляна сперва вздрогнула, но потом словно погрузилась в тот сон, что уже не раз ей снился, — в том сне само присутствие Вольги, его прикосновения вновь наполняли ее блаженным теплом. Она положила руки ему на грудь, потом обняла, и Вольга жадно обхватил ее, давая понять, что теперь свое счастье не выпустит. И будто не было этих годов, будто продолжался бесконечно тот первый поцелуй на Дивинце, где боги в такое же утро Красной Горки приняли их любовные обеты, — один раз и навсегда…

Плесковский князь Волегость объявил о своей долгожданной свадьбе прямо на Вешнее Макошье. Милорада с Доброней благословили и разрешили не ждать позволения от отца невесты — уж довольно они выжидали, путали Макошину пряжу, слава чурам, что распутались наконец! Тут же устроили обряд наречения Некшини настоящим именем — он теперь стал зваться Яробраном. Дед, князь Володислав, когда-то взял в жены знатную вдову княжеского рода, у которой уже был сын по имени Яробран; нарекая в память о нем сына своей жены, Вольга тем самым обозначил место ребенка в своем роду.

И уже не кто-нибудь, а новая плесковская княгиня возглавляла обряд угощения Земли-Матери. Все верили, что князь берет в жены настоящую Весну-Красну, которую нашел в лесу и освободил из медвежьей берлоги свету белому на радость. Разве не ее они ждали, выкликали с высоких мест, встречали «жаворонками»?

А далеко-далеко оттуда, в Киеве-городе народ с утра собирался на велик-день, так и не зная, кто будет просить Макошь о милости для племени полян. Казалось бы, место это по всем законам и обычаям принадлежит жене князя Ольга — Ведиславе Дировне, которую еще осенью привезли ему из Коростеня и которая по весне родила дочь Зоряну.

— Нет, это будет не она, — отвечал князь Ольг, когда нарочитые мужи выражали сомнение, прилично ли жене через месяц после родин выходить на люди. — Но не печальтесь. К этому празднику приедет ваша княгиня.

— Княгиня?

— Да. Огнедева, — старательно выговорил Одд, который уже мог немного объясняться по-словенски. — Я же вам обещал.

На Вешнее Макошье, когда все женщины наряжались спозаранку для одного из самых важных праздников года, князь Одд, тоже одетый по-праздничному, вышел во двор. Но отправился он не на поля, а к Подолу. Уже привыкшие к тому, что чудачества князя тем не менее всегда дают вполне ощутимые плоды, киевляне нарядной толпой повалили за ним. И совершенно не удивились, когда на Днепре показалась вереница лодей. Это пришел большой весенний торговый обоз из северных земель: из Ладоги — с собранной за зиму данью и выменянными у чуди шкурками, медом, воском; из смолянских земель, от радимичей, — все желающие, что присоединялись по пути, все те, кто был связан договором о совместных походах за Греческое море.

Но не этого князь Ольг ждал с нетерпением, не ради мехов оделся по-праздничному. То, чего он ждал, сияло, будто солнце, на одной из передних лодей, и по мере того как народ успевал разглядеть, по берегу несся и ширился изумленный крик.

Там стояла Огнедева — почти та же, которая от них уехала. Молодая женщина лицом очень напоминала прежнюю княгиню Дивомилу, но была выше ростом, а рядом с ней виднелась белая головка мальчика лет четырех.

— Теперь не надо нести лодью в город на плечах — я сам отнесу мою жену, если потребуется, — сказал Одд и пошел к воде.

Народ хлынул за ним, но вперед князя никто не лез — все лишь смотрели в благоговейном изумлении на богиню, Солнцеву Деву, что им с севера принесла река. Осенью она, томимая горем, укуталась во вдовью серую пелену зимних туч, исчезла, проливая на землю слезы холодного дождя, ушла во тьму, оставив земной мир в печали. Но вот по весне она вернулась — еще сильнее, еще краше, и принесла с собой мир, любовь, благословение, мудрый совет, плодородие и обилие.

Как и пять лет назад, Одд вошел в воду и протянул руку, чтобы помочь ей перебраться на берег. Подняв голову, она с любопытством оглядывала кручи Горы и народ на берегу, улыбалась — ей нравилось это место.

— Это ты? — первой подала голос изумленная Елинь Святославна, в нерешительности подходя ближе и будто желая, но робея пощупать диво. — Глазами я в старости стала слаба — то ли ты, доченька моя, то ли мне мерещится?

— Это я, матушка! — Яромила ласково обняла старуху, которую сразу узнала по рассказам Дивляны. — А вот посмотри, кого я тебе принесла!

Обернувшись, она взяла у челядинки сверток и положила на руки обомлевшей Елини трехмесячную девочку.

— Это кто же такой? — Немного расслабившись, воеводша с умилением вгляделась в личико младенца.

— Это дочь моя — Придислава Ольговна.

— Приди…

По лицу воеводши потекли слезы. Мало того, что к ней вернулась почти та же Дивляна и она уже любила новую княгиню, в которой вновь обрела названую дочь, так она еще и принесла ей самый дорогой подарок — новую внучку, названную именем ее собственной младшей сестры. Словно бы старый род князя Святослава вновь дал свежий росток на усталом морщинистом дереве.

— Придис…лейв? Прийдис? — Одд, обняв Яромилу, как будто пробовал имя дочери на вкус. — Похоже на Фрейдис. Так звали сестру моей матери. Разве ты знала? Не помню, чтобы я тебе о ней рассказывал.

— А ты думал, ты один на свете вещун? — Яромила улыбнулась.

— Но как тебе удалось ее увезти? Я думал, люди Альдейгьи захотят оставить ее у себя как выкуп за то, что тебя я забираю.

— Как? Я всего лишь сказала им то, что ты сказал мне. Теперь и здесь наша земля, а значит, мы обе остаемся на своей земле. И нам здесь нравится. Правда, солнышко?

Придислава-Фрейдис, дочь Ольга, хоть и знала от матери, что является наследницей благословения старших дочерей старшего ладожского рода, больше никогда не видела Волхова. Она выросла на Днепре, в Киеве, и считала его своей родиной. В земле полян она вышла замуж, родила детей, потом нянчила и внуков, видя, как ее древняя кровь снова и снова смешивается с другими такими же ручейками; как ручейки, сливаясь, образуют могучую реку. Как постепенно рождается новый народ, превыше всех старых родов и племен, — тот, что когда-то мерещился ее матери в светлые ночи месяца кресеня, самые важные ночи ее жизни.

И как знать, в ком из нас теперь течет эта кровь?

Москва, март 2010 года.

Альдейгья — скандинавское название Ладоги.

Бабий кут — часть избы возле печи, соответствует современной кухне, считается женской половиной дома.

Басни — рассказы недостоверного содержания, что-то вроде сказок.

Белый Князь Волков — мифологический персонаж, оборотень в виде белого волка, повелитель всех волков. Воплощение Ярилы.

Белый Старик — один из вариантов лешего. Белый цвет вообще ассоциируется с потусторонними существами.

Березень — апрель.

Блазень — призрак.

Божий суд — древнее судебное установление. В случае спора между мужчинами средством божьего суда считался поединок, женщина имела право выставить вместо себя бойца. Другой способ заключался в том, что обвиняемый должен был пронести в руке каленое железо, и, если ожоги были не очень сильными и заживали быстро, он считался оправданным. Существовало также несколько других способов.

Борть — искусственное дупло в лесу для диких пчел, устроенное с целью сбора меда. Бортник — сборщик дикого меда.

Братина — чаша, использовавшаяся на пирах, из которой пили все по очереди.

Бретланд — Британия.

Бронь — кольчуга.

Булгары — тюркоязычный народ, родственный козарам, в раннем Средневековье проживал на Волге.