– Добивать. Доделывать то, чего не смогли те, которые превратили тебя в инвалида. Ты ведь, наверное, и пенсию по инвалидности получать должен, а?

– Шутишь? У меня ИНН – индивидуального номера налогоплательщика – и того ни фига нету, а что касаемо пенсионной карточки, так...

«Одержимый» не дал противнику договорить. Маджнун шагнул и, едва достигнув так называемой «средней дистанции», выполнил техническое действие, именуемое «атакой на трех уровнях». Одновременно, очень-очень быстро, из ряда вон мощно, образцово правильно ударили: ступня ассасина по голени ниндзя, правый кулак в корпус, левый в голову.

Культя отклонила кулак, бьющий в голову, локоть здоровой руки Ступина сбил кулак ассасина, бивший в корпус, Бультерьер убрал с линии атаки голень, но неполноценная нога притормаживала, и врагу удалось, чиркнув по надкостнице, зацепиться стопой за подколенный сгиб хромого.

Маджнун, намеренно теряя равновесие, дернул стопой-крючком, разжал кулаки и «повязал», лишил подвижности руки Бультерьера, вцепившись пальцами в рукава серого комбинезона на плечах у Семена Андреевича.

Ассасин опрокинул ниндзя и вместе с ним, в обнимку, покатился по крыше к мусорной куче, к мешкам с деревянной трухой. И будто бы две серые капли ртути смешались в одну, закипающую.

Бурлящая серая масса докатилась до порванного мешка, из которого уже высыпалось с килограмм опилок. От серой копошащейся массы отделилось щупальце руки. Обтянутые серой кожей перчатки пальцы схватили горсть опилок, единая телесная масса расцепилась, ассасин приподнялся, отлип от противника и швырнул опилки в прорезь капюшона, в глаза ниндзя. И откатился гуттаперчевым мячиком к сложенным в стопку доскам.

Из верхней доски в стойке торчит о-кама. Маджнун хватается за палку-рукоятку оружия практичных средневековых крестьян с далеких Островов, обламывает безжалостно прочно застрявшее в досках лезвие-клюв.

Встает, пошатываясь, ослепший ниндзя. Ступина кособочит – борясь в партере, маджнун дотянулся пальцами до травмированной области желудка и нанес несколько весьма ощутимых тычков по больному. Ослепленный опилками ниндзя делает сложные пассы руками, ощупывая пространство вокруг себя, плетет сложные кружева воображаемой паутины, контролируя пустоту, и крутит, вертит головой, стараясь сориентироваться на слух.

– Я обещал тебя сразу добить, инвалид, и я готов это сделать прямо сейчас, – произнесли окровавленные, припухшие губы «одержимого», а его кулак перехватил поудобнее палку с обломком лезвия на конце. – Но я передумал! Ты не хотел играть, но придется. Играем в жмурики. Проигравший – жмурик. Догадываешься, кто проигравший?.. А?.. Не слышу?..

Ступин молчит. Припорошенные опилками глаза в прорези капюшона лихорадочно моргают, кожа на переносице собралась суровой складкой, голова повернулась на голос, руки прекратили движение, левая остановилась на уровне многострадального желудка, культя прикрыла серую грудь.

– Догадываешься! – ответил за Ступина его недруг, взмахнув палкой с обломком на конце.

Обломок лезвия – мал и коряв, однако вполне пригоден для того, чтобы рассекать сухожилия и кромсать мясо. Этот обломок – знак свыше! По всем законам сопромата лезвие должно было переломиться у самой-самой кромочки. Обломок-знак свидетельствует – самому небу угодно, чтоб в схватке равных победил раб божественного халифа.

Кусочек стали, который вот-вот окрасится в цвет крови ненавистного противника, рассекая воздух, поет заунывную погребальную песню. Маджнун выписывает восьмерки поющим обломком в прохладном предночном воздухе и приближается к ослепшему ниндзя, предвкушая долгожданную развязку. Ступин пятится, прихрамывая, все больше и больше сгибая колени, гнет все сильнее и сильнее спину, массирует единственной ладошкой желудок, трет культей глаза, моргает.

Хромая нога Ступина задела пяткой тугой целлофановый мешок со строительным мусором, ниндзя споткнулся, маджнун зверски вскрикнул, широко-широко размахнулся палкой со знаковым обломком на конце и...

И равнодушная пуля пробила навылет голову – с глазами навыкате, с оскалившимися ломаными зубами, с распухшими красными губами – «одержимого» предвкушением сладчайшего мгновения торжества божественной справедливости.

Напряженный, занесенный над простреленной головой кулак разжался, рукоятка с обломком лезвия о-камы выпала из дрогнувших в последний раз пальцев. В выпученных глазах промелькнула тень лютой ненависти к коварному миру живых. «Одержимый» рухнул на колени и медленно завалился на спину, раскинув руки, глядя в обманувшие его небеса потухшими зрачками.

– Бы-ли-и-ин! – Ступин выпрямился, встряхнулся, смачно шлепнул культей по ладошке, нервно топнул хромой ногой, повернулся к поребрику, окружавшему периметр крыши. – Кто, блин горелый, стрелял? Какой, мать его в лоб, идиот?!

Над краешком поребрика промелькнула серая гибкая тень. Поребрик перемахнул сульса с пистолетом системы Дерягина в руке, его узкие глаза смотрели на психанувшего ниндзя удивленно, чуть виновато и с некоторой опаской.

– Семен Андреич, я только взобрался, гляжу – вы совсем плохой, а этот замахивается, и я...

– Головка от буя! Я тут, понимаешь, Оскара зарабатываю, актерствую на всю катушку, изображаю раненого Паниковского, хромого, слепого и жалостливого, а он, блин, пиф-паф и... Блин! Ты чего? Не мог ему в руку стрельнуть, если уж совсем невтерпеж было, а?!

– Семен Андреич, я не...

– Ты идиот, братец! Юлик трепался, типа, вы все люди проверенные и надежные, а я, придурок, поверил на слово, уши развесил! Идиоты! Кретины! Дебилы! Неужели ты, балбес, посмел подумать, что этот самовлюбленный сумасшедший сумеет раскромсать меня в капусту? Да я ж его, болезного, только-только довел до нужной кондиции, чтоб спокойненько... У-у-у!!! Как же я зол! Какой, б-ылин, облом!! Бы-ы-л-ли-и-ин-н!!!

17 часов 43 минуты с секундами на высокоточных электронных часах Корейца. Человек, привыкший называть себя Корейцем, залег на холмике меж двух пеньков, на опушке леса у самого края паханых полей, и разглядывает в бинокль с моногократным увеличением избушку, что притулилась на краю деревни, километрах в трех от пункта скрытого наблюдения.

Подмосковная деревня с интересующей Корейца избушкой на околице находится до смешного точно посередине квадрата пахотных площадей. Со всех четырех сторон гектары угодий обрамляет лес, сплошь березовый, и совершенно непонятно, почему деревня называется Дубки. Через деревню, пересекая квадрат полей, проходит заасфальтированная дорога, идеально прямая и, наперекор известной присказке, в отменном состоянии. По дороге лениво тащатся грузовики, спешат легковушки, а вон и пацанята малые на велосипедах проехали, не иначе, за лес поехали, на речку купаться. Пока Кореец отвлекся, наблюдая за пацанятами, возле избушки на околице припарковался джип. Четырехколесный монстр встал рядом с трехколесным убожеством – мотоциклом с люлькой. А мотоцикл стоял около подержанной «Ауди». А еще около избушки отдыхали покинутые владельцами «Мицубиси» и «копейка». Эта избушка – явка федави. Каждую последнюю пятницу месяца сюда наведываются гости. Когда один-два, бывает, и человек до пятнадцати собираются. Ровно в 18.00 двери явочной избушки закрываются, опаздывать у ассасинов не принято.

Свои сборища ассасины легендируют встречей однополчан. Всем им есть чего рассказать о службе в Чечне, и местный участковый их серьезно уважает. Особенно уважения деревенского милиционера удостоен хозяин избушки, земляк участкового, местная достопримечательность – правильный парень по фамилии Семецкий, который побывал в заложниках у злобных чеченов и вернулся на Родину героем.

Проклятые ваххабиты держали Семецкого где-то в горах долго, целых два с половиной года ни слуху ни духу. Уж и однополчане похоронили рядового Семецкого, и мать все слезы выплакала, а он вдруг объявился у нашенского блокпоста на окраине Грозного, исхудавший, но не сломленный, с горящими глазами и важной информацией о горной базе боевиков. Его потом даже по телевизору показывали в программе «Сегодня». Воскресший односельчанин, то есть однодеревчанин, вернувшись в отчий, то есть материнский, дом (отца-то у Семецкого никогда не было, то есть был, конечно, кто-то его зачал, но кто, мать сама толком не знает), зажил образцово, в том смысле, что водки ни-ни, ни грамма, и от курева тоже в плену отвык и возобновлять дурные привычки отказался категорически.