По дороге, которая вела в деревню Хазельгартен, тарахтел мотоцикл. Когда он остановился в деревне, солдат, сидевший скорчено на заднем сиденье, осторожно слез, потянулся и слегка постучал по шапке. На нем была маскировочная куртка поверх форменного кителя, шапка его съехала далеко на затылок, а белый шерстяной шаль он небрежно обмотал вокруг шеи. На бедре висел пистолет в видавшей виды кожаной кобуре. Он был гладко выбрит и его ногти под кожаными перчатками были сравнительно чистыми. Он пару раз топнул по мерзлой земле, а потом с улыбкой в уголках рта произнес: – Обер-ефрейтор Цадоровски благодарит за то, что подвезли.

Он вытащил из кармана брюк полную пачку сигарет и дал ее мотоциклисту. Тот снял перчатку и взял ее. Он вынул несколько сигарет и сказал: – У вашего брата, по крайней мере, всегда есть что курить.

– Это верно, – согласился Цадо в деловом тоне, – но зато у вас, штабных связных, всегда есть бабы поблизости. Это тоже нельзя забывать? Дать тебе прикурить?

– Нет, – ответил мотоциклист, – я должен прямо сейчас ехать дальше к этому чертовому командному пункту пехоты. Туда проложена телефонная линия, и они даже не замечают этого. Ты уже видел блондинку нашего казначея?

– Видел, – кивнул Цадо. Он с секунду подумал, потом взял сигарету из пачки и закурил. – Классная! – сказал он, пуская дым через ноздри. – У нее сиськи как у царицы Савской с пачки сигарет.

– Да, – заметил мотоциклист, – но она никого к себе не допускает. Даже нашего каптенармуса, а тот ведь может предложить не только жратву. Он когда-то был известен тем, что мог убедить любую.

Цадо осмотрелся на деревенской улице. Она была пуста. Он выпустил дым и заметил: – Вероятно, спит с казначеем. Так часто бывает.

Мотоциклист покачал головой. Это был маленький, коренастый солдат, который сидел как древесный клоп на сиденье машины. – Как раз и нет, – объяснил он Цадо, – казначей спит каждую ночь у тетушки из Союза немецких женщин. Мы это точно видели.

– Ладно, – ответил Цадо, ухмыляясь. – Вам же все равно кроме этого нечего делать. Но тетушка из Союза немецких женщин так близко к фронту? Наверное, упустила обоз?

– Не знаю. Она все время читает речи деревенским бабам. Кроме того, у нее расширение вен, я сам видел.

– Ей нужно что-то сделать против этого. Я знал людей, которые умерли из-за расширения вен. И кто тогда на самом деле спит у блондинки?

– Никто, – ответил связной. Это прозвучало почти очень печально. – Она никого не подпускает к себе.

– Она ждет командующего генерала, – сердито сказал Цадо, – она хочет сделать хорошую партию. Это понятно. Они дороги, лучше держаться от них в стороне. Нужно заниматься только девушками, которые делают солидные цены. Могу тебе сказать, немец, что в блондинках нет ничего такого, чего нет в бабах, чистящих картошку на кухне. Когда бабы уже лежат в кровати, у них всегда одни и те же придурковатые лица.

Мотоциклист скривил губы. Потом он тихо засмеялся и сплюнул. Он думал о блондинке, и во время этой улыбки он ненавидел ее из-за ее упрямства. Он сказал, при этом несколько прищуривая глаз: „Если бы ты знал, как я ее проклинаю…

– Ты плохой человек, – произнес Цадо. Он покачал головой и засмеялся. – А бог наказывает плохих людей!

– Бог погиб под Сталинградом…, – проворчал водитель. – Я знаю! – кивнул Цадо. – Он оставил нам своего представителя. И провидение. Чтобы мы не проиграли войну. Он посмотрел на часы на его запястье и сказал: – Я не хочу прогонять тебя, немец. Но через полчаса прилетит «швейная машинка» и будет осматривать позиции. Ты будешь смеяться, но она стреляет по мотоциклистам-связным. Теперь я на твоем месте убрался бы…

Мотоциклист кивнул и подал ему руку. Он поблагодарил за сигареты, но Цадо отверг благодарность с жестом миллионера. Пока связной взбирался на мотоцикл, Цадо спросил его: – Ты завтра тоже поедешь этой дорогой?

Мотоциклист неопределенно пожал плечами. – А что? Ты завтра тоже появишься у нас в тылу?

– К сожалению, – вежливо сказал Цадо, – я должен был пообещать это даме из маленького домика за школой.

– Я могу быстро отвезти тебя домой, – сказал связной с улыбкой. – У дамы из маленького домика за школой есть родимое пятно возле пупка.

– Совершенно верно, – подтвердил Цадо равнодушно, – речь и идет об этом родимом пятне. Мотоциклист повернул ручку газа и заставил мотор пару раз взвыть. Потом он опустил передачу, и пока отпускал сцепление, крикнул: – Скажи мне, тогда я тебя отвезу домой!

– Договорились! – проворчал Цадо ему вслед. Потом он своим пританцовывающим шагом спустился вниз по деревенской улице за поспешно удаляющимся мотоциклом.

Бронетранспортер стоял, закопанный наполовину в землю, с обратной стороны последнего дома Хазельгартена. Это была маленькая, пестрая машина, облицованная стальными листами. Впереди два колеса, сзади гусеницы с резиновыми подушками. Над башней с 20-мм пушкой торчала радиоантенна. Машина поддерживала прямую радиосвязь с дивизией. Радисты сидели у аппарата день и ночь, но радиограммы для роты были скудными. Если их вообще присылали, то это были оперативные приказы, зашифрованные распоряжения отправить определенное количество людей от дивизионного штаба. На машине была также радиосвязь с передним краем обороны, но она не использовалась. Волна, на которой происходил радиообмен между передним краем обороны и дивизией, была неважна для передвижной радиостанции. Таким образом оставалось лишь задание принимать приказы из дивизии и передавать дальше командиру роты. Он жил в одном из маленьких деревенских домов. Он был щуплым, безбородым молодым человеком с белокурыми бровями, который едва ли заботился о службе. Он предпочитал предоставлять это дело унтер-офицерам. Только если требовалось принимать решения, за которые он должен был отвечать, он вмешивался во внутренний распорядок. Лейтенант Альф был мужчиной с небольшим фронтовым опытом. Но его дядя был Ic – начальником разведки дивизии, и он был обязан ему этим положением, в котором он играл лишь роль наблюдателя. Он никогда еще не был за русскими линиями, но это не мешало его солдатам. Они никогда не были приучены к тому, что офицер летел вместе с ними.

Земля вокруг бронетранспортера была растоптана и примерзшая. Это была тяжелая, темно-коричневая земля. Когда она была еще мягкой, солдаты выкопали ямы для машин. Считалось, что они были необходимы, если летчики атакуют деревню. Но никаких летчиков еще не было, с тех пор как рота разместилась в этой деревне. При случае один из медленных бипланов кружил над территорией, и тогда вся жизнь между домами замирала. Все же, казалось, что за русскими линиями в это время не было никаких других самолетов, кроме этой жужжащей, старомодно выглядевшей машины.

В нескольких сотнях метров сбоку от прижавшейся к стене последнего здания передвижной радиостанции посреди лугов и кустарников находился отдельный хутор. Он лежал почти скрыто в маленькой низине, можно было видеть только верхний этаж и крыши. Забор вокруг него был высок, планки без щелей. Местами они были исправлены, это было видно издалека по светлым пятнам.

Это сделал слабоумный, думал Томас Биндиг, он чинил забор, это можно видеть. Он столяр? Или плотник? Он глухой и немой с рождения и у него не все в порядке с головой? Как знать… Есть люди, вполне нормальные половину их жизни, а потом они испытывают что-то, от чего теряют разум. Он потерял к тому же речь и слух. На войне? Едва ли, так как для прошлой войны он был слишком молод. Он тогда, наверное, вообще еще не родился. И в этой войне, пожалуй, этого не могло быть, так как тогда они направили бы его в приют. Таких людей они не выпускают из военных госпиталей. Не хорошо, если люди видят, каким можно вернуться с войны. Женщина, кажется, обращается с ним хорошо. Она, похоже, спокойный человек, терпеливый. Есть ли у нее отношения с ним? Ее муж погиб, как говорят. Заменяет ли он ей его? Женщина выглядит хорошо. Вовсе не как крестьянка. Скорее как учительница из города. Только то, что у нее более грубые руки. Неудивительно, что солдаты смотрят ей вслед, если ее можно увидеть в деревне. Она бывает в ней достаточно редко. У нее умное лицо. И глаза странного коричневато-зеленого цвета.