Игроки спрятали свои карты. Обер-ефрейтор недоверчиво держал против света листок, на котором записал свои выигрыши. Русские встали и ощупывали свое оружие.

– Вот оно, – тихо сказал Цадо Биндигу, – всегда, как только это начинается, все забыто. Тогда я замечаю, что они сделали из меня. Тогда Клаус Тимм – мой лучший товарищ, и я чувствую поток воздуха у двери отсека и толчок, когда вытаскивается фал и когда раскрывается парашют. Тогда я чувствую, как вздрагивает в руке пистолет-пулемет, и я хотел бы громко кричать. Я слышу все приказы, и я вижу, как мы на Крите влезаем на горы, с засученными рукавами, с сигаретой в углу рта. Я вижу всех девочек, которые нам когда-нибудь махали – ах, какие же мы, все-таки, ничтожества!

Взлетела только одна машина. Они сидели в ней очень тесно. Один прижимался к другому, и у каждого из них была одна мысль: когда они повезут нас назад, мы будем сидеть уже не так плотно.

Обе дороги, которые пересекались в паре сотен метров от цепочки озер, шли из Берзиников и Зегари. Это были две обычные грунтованные дороги, пересекавшие заснеженную зелень лесов, которые были здесь темны и непроницаемы. У всей местности было что-то естественное, на первый взгляд незатронутое людьми. Снежные заносы лежали белым и чистым. Лед озер был покрыт плотным снежным покровом, и на неприкосновенном снегу только время от времени был заметен след дикого зверя.

Только эти обе дороги говорили, что люди тут есть. Они были оживленными. Снег был убран в стороны, а земля была местами перекопана колесами и гусеницами машин, из-за чего снег приобрел грязную окраску. Возможно, именно из-за сильного движения по обеим дорогам территория вокруг перекрестка казалась неприкосновенной. У солдат не было времени выходить из их машин. Им приходилось использовать все свое внимание, чтобы как можно скорее оставить эту заснеженную дорогу за собой и доставить их машины в места складирования вокруг Судавии. Здесь гул пушек можно было слышать время от времени лишь как слабое бормотание, и то лишь тогда, когда огонь вели крупные калибры. Было так тихо, что можно было подумать, что война давно забыта. Но когда снова и снова по дороге проезжала очередная колонна, или несколько тяжелых машин с трудом пробирались через снежные заносы, было видно, что мир в заснеженных лесах был только кажущимся.

Клаус Тимм не долго задержался на перекрестке. Там все было так, как он знал это по учениям перед операцией. Поэтому он скоро снова отошел назад в лес, лежавший к западу от перекрестка. Он прошел мимо укрытия своих солдат и махнул рукой часовому, который хотел приблизиться к нему, чтобы он этого не делал. На ходу он поднял воротник шинели. Он мерз. Он сам не знал, почему ему сразу стало так неприятно на душе. У него никогда не было малярии, но он чувствовал, что у него был жар, с тех пор как он сел в самолет.

Пока он крался вперед между засыпанными снегом ветками елей, он старался в точности запомнить каждую самую мелкую деталь местности, чтобы достаточно хорошо знать ее через несколько часов, и ориентироваться в темноте. Он видел свою тень, бегущую перед собой, когда он пересекал поляну. Стоявшее сбоку солнце отчетливо изображало на снегу его верхнюю часть туловища и голову с неуклюжей меховой шапкой. Сделай скачок, думал он одно мгновение, перепрыгни через тень! При этом он улыбался, и улыбка относилась к поговорке о собственной тени, через которую никто не может перепрыгнуть.

Тогда он нашел боковую дорогу.

Это была относительно широкая дорога. У Тимма не было сомнения, что машины, не медля, выбрали бы ее. Она мягко ответвлялась от главной дороги и извивалась по лесу. Тимм следовал по ней, пока не добрался до дровяного склада, о котором они говорили в дивизии. Он тщательно осмотрел место и пришел к выводу, что не могло и быть лучшего места для того, что они планировали этой ночью.

Лес был безлюден и тих. Было холодно и солнечно. На ветвях деревьев несколько дней назад возникли маленькие блестящие сосульки. Тимм мимоходом отломал одну и засунул между зубами. Холод льда был приятен. Но он не утолял жажду, а Клаус Тимм хотел пить. На противоположном краю дровяного склада он присел на пень, который возвышался на несколько сантиметров над снегом, и зажег сигарету. Жмурясь, он следил за дымом, который поднимался мягкими завитками и медленно растворялся в ясном воздухе. Свет дня становился красноватым. Тени становились больше и темнее.

В порядке, думал Тимм. Он скривил лицо в ухмылку, как будто только что рассказал женщине какую-то непристойность. Потом он сильно сплюнул и сказал самому себе: – Встать, кладбище пора привести в порядок! Он двинулся, не спеша и тяжело ступая, в обратный путь. Солдаты сидели под свисающими ветками и курили. Они в ожидании окружили его, когда он подошел к ним. Кроме двух часовых все были вместе. Тимм сдвинул меховую шапку на затылок и сказал: – Продолжайте курить. Сейчас я вам расскажу, что каждый из вас должен сделать.

Он выглядел немного неуклюже в толстой шинели с большим воротником, но если он скрывал ремень с пряжкой с советской звездой, то это впечатление несколько смягчалось. У Тимма пересохло в горле. Он вытащил фляжку, которая лежала в кармане брюк, и сделал глоток шнапса. Засовывая фляжку обратно в карман, он сказал: – Ну, теперь начинается. Мы все, за исключением двух часовых, идем к дровяному складу. Когда мы будем там, мы займем наши посты.

Он объяснял им еще раз во всех подробностях последовательность операции, и когда никто не задал вопросов, двинулся с ними к дровяному складу. У них не было много хлопот. Они точно исследовали окрестность, а потом Тимм определил места, на которых должен был стоять каждый отдельный солдат. Он подготавливал все так осмотрительно, как будто готовил большой праздник и должен был позаботиться о том, чтобы у его гостей сложилось самое лучшее впечатление.

Когда наступил рассвет, на дровяном складе все было сделано. Посты разместились на своих местах. Тимм с остальными солдатами ушел. Он оставил половину их на полпути между дорогой и дровяным складом. Среди них были и двое русских. С прочими он дошел до дороги. Там он поставил двоих русских на перекрестке. Один из них сразу развернул два маленьких флажка, красный и желтый.

В кустарнике напротив перекрестка Тимм поставил на пост обер-ефрейтора, владельца ящика с «болсом». Он тихо сказал ему, так чтобы не могли слышать другие: – Эти двое самые надежные люди из пятерых. Но ты не упускай их из виду. Если им угрожает опасность, стреляй в кабину машины, которую они останавливают. Если они захотят сбежать, стреляй в них. Понял?

– Понял, – ответил обер-ефрейтор. Его лицо вспотело под толстой меховой шапкой. – Послушай, – сказал он, – я то с ними справлюсь. Но этот потешный пулемет с диском сверху мне не нравится. Нам нужно было взять хоть один из наших…

Тимм повернулся, чтобы уйти. Он сказал обер-ефрейтору: – Ты же не можешь скакать тут вокруг как русский, но с немецким ружьем. А пулемет хорош. Я сам из него уже стрелял. Не оставляй диски в снегу.

– Хорошо, – проворчал обер-ефрейтор, – я прослежу…

На развилке этого пути от дороги Тимм оставил последнего из пяти русских. Он для пробы стал на середине дороги и махал двумя флажками точно как тот на перекрестке. Тимм удовлетворенно кивнул и приказал им спрятаться сбоку от дороги в лесу. На некотором удалении, на склоне на противоположной опушке леса, он поставил на пост Биндига и Паничека. Он сам выбрал место, где они должны были лежать. Они наблюдали за большой дорогой и съездом на лесную дорогу. Это было удобное положение.

Тимм сказал: – Следите за маленьким Иваном. Нельзя доверять этим вонючкам.

Паничек пробурчал что-то и положил свой пистолет-пулемет в снег перед собой. Это было русское оружие, как и у всех их на этой операции. Паничек недовольно выкопал маленькую яму для круглых дисковых магазинов. Потом он показал на два ящика, которые принес сюда, и поинтересовался: – Мне провод сейчас установить?